Полтава
Шрифт:
Через несколько дней Петрусь уже различал среди защитников знакомые лица. Однако больше радовался, когда слышал Охримов либо Микитин голос, поскольку от присутствия этих упрямцев все люди вокруг становились бодрее.
Во время штурмов Петрусю удалось увидеть вблизи даже шведского короля. Был он в высокой шапке с огромным пером, раскрасневшийся, долговязый, сердито кричал. Длинная шпага грозила упасть на голову каждого, у кого лицо обращено не к крепости. Кажется, он лично ничего не остерегался.
Полтавцы были уверены, что врагу не взять крепости, а всё-таки слухи о нехватке пороха — словно уж в густой удачной ржи — влезет и от его движений качаются вверху колосья, хоть его самого
Вроде никто открыто не говорил, что город долго не продержится, и всё же кто-то, без сомнения, нашёптывал подобное. Очищена вроде Полтава от предателей, даже от нерешительных людей, как вот полковник Левенец, да кто-то остался, кого-то сломала продолжительная осада. Как узнать? А узнали...
Царь вскоре прислал полтавцам письмо. Для верности приказал перебросить его в нескольких образцах. Петрусь сам видел, как полые бомбы падали в небольшой овражек сразу за церковью. Тугие свёртки желтоватой бумаги, испещрённой литерами, читали и офицеры, и солдаты, но долее всего и тщательнее — простые полтавские обыватели. Петрусю тоже удалось заглянуть в бумагу — всё правда. Вчерашние гречкосеи, на чьих полях теперь выпасаются вражеские табуны, ремесленники, которые вынуждены отложить дело и взяться за оружие, гендляры, которым перекрыты гендлярские пути, — все гордились тем, что за военные подвиги их похвалил сам царь. Он обещает вскоре освободить город известным ему способом.
Читали письмо на майдане возле церкви Спаса. Читали в который раз и в который раз радовались, смеялись и плакали, уверяя друг друга:
— Теперь нет сомнения! Выдержим!
Рядом с Петрусем торчал дебелый Охрим. В огромной руке у него ружьё. Напористостью полтавец напоминал погибшего в Веприке Степана: лицо обожжено, губы распухли.
— Победим! — кричал. — И на Сечи сделаем порядок! Гордиенка повесим! Если бы я там был...
В то же мгновение немолодой человек с отросшей рыжей бородою, с прищуренными глазами пожелал растолковать своё.
— Люди! — обратил он на себя внимание. — Рано ещё радоваться! Кончится порох — кого умолим смилостивиться над нами? Детки маленькие, женота слабая... За что мучаются? Когда ещё царю удастся подвести войско. А если и подведёт... Шведам только того и нужно. Послушайте ночью, добродии, как гудит земля. Под нами роют не одну нору, вот-вот покажутся. Разве не знаете, что под Полтавой пещеры? Это мы забыли... А ворвутся, так вырежут! Вся Швеция собралась! Да ещё у Мазепы сколько народу.
Несколько молодых казаков вокруг рыжебородого закивали головами, словно подтверждая сказанное, но сами ничего не говорили. Петрусю показалось, что он знает рыжебородого. А к тому уже приступили те, кто поближе:
— Так что советуешь? Говори!
Приступили так решительно, что человек побледнел. Глаза округлились. Туда-сюда ими — никто не поддерживает. Завершил:
— Просить царя, чтобы разрешил оставить город! Со шведами договоримся... Возьмём пушки, выйдем победителями... А к царю — Охрима! Он проберётся... Правда, Охрим?
— Ге! — промычал Охрим. — Не испугаюсь... Да не то говоришь!
Охрим ухватил мужика за воротник. Тому не дали больше вымолвить ни слова. Некогда спрашивать, с кем он такое придумал. Петрусь уже и не увидел в свалке рыжей бороды. Люди кричали в сотни голосов. Громче всех Охрим:
— Ведите попа! Исповедует перед смертью!
— Он мазепинским духом провонялся!
За попом бросились молодые, кучка детей. Хотя в церкви правилась служба, а уже сверкнула на ступеньках длинная риза, уже выстрелил золотыми искрами Божий крест...
И тогда Петрусю
Полковник Келин с высокого вала отлично видел, что делается на площади перед церковью, но оставался неподвижным, хотя перед ним торчал его адъютант: не прикажет ли полковник остановить самосуд? Нет. Полтавский люд решил правильно. Пусть казнит слабого духом. Это не самосуд. Это самый справедливый суд. А крепость сдавать нельзя.
Только большую озабоченность приметил Петрусь в глазах полковника, когда снова оказался вблизи от него, на валах, и тоже подумал, что Полтаве грозит ещё невиданная опасность. Неужели шведы в самом деле ведут несколько подкопов? Неужели не врал рыжий есаул, только что повешенный на майдане перед церковью?
За валами шумело вражеское войско.
Лейтенант Штром записывал то, что настырно лезло в голову.
Вся армия не может взять крепость. Едим конину. А настоящим вином здесь удаётся полакомиться только генералам да самому королю. А в торговых палатках продают сивую черкасскую водку, деланную из зерна. Однако и та водка стоит так дорого, что её могут покупать только очень богатые офицеры. Мы уже отогнали от одного мяса. К тому же ещё и обносились. Я вынужден поджимать пальцы, лишь бы солдаты не видели, как они выглядывают из разорванных сапог, будто у нищего, который встречается возле лагеря. Припоминаю наши разговоры с вахмистром Линротом. Говорят, пленных свозят в Москву. Линрот в плену, наверно, имеет еду, не дрожит во сне от боязни, что его украдут или прирежут сонного. Ходят слухи, будто московиты вообще люди приветливые, а непримиримы только к врагам. Наши закалённые воины не обращают внимания на трудности, а молодым тяжело. Вот хоть бы мне. В эти тёплые душные ночи снятся наши просторные хлевы в горах, в которых полно скота. Кажется, ревут коровы, молоко брызжет в вёдра, красные материнские руки в белой пенс. И ещё копны сена на нашем лугу у Красного леса, где я любил сидеть с книгой, взятой из библиотеки нашего пастора. А потом на лугу стучит воз... Просыпаюсь — и каждый раз оказывается: то стреляют московиты. Я когда-то полагал, что меня одели в мундир для великой миссии, а получается... Нет, не придётся читать внукам об этом походе, если и останусь жив. Как там без меня управляются с хозяйством старые родители? Брат тоже служит королю, только он где-то в крепости. Хоть не так бедствует. А что случилось с невестой Астой? Я о ней почти не вспоминал. Она же, может быть, дожидается меня? Эх, если бы возвратиться живым.
Лейтенант каждый раз медленно складывал книжонку, изрядно уже потёртую от постоянного ношения за голенищами и за пазухой. Не знал, когда ещё удастся записать туда что-нибудь новое, да и не знал, стоит ли писать. За неосторожное слово, случалось уже, и расстреливали.
13
Запорожцы не в силах глядеть друг другу в глаза. От шведского короля выпадает хорошая плата — они покупают у мазепинцев горелку, дурных денег не жаль, напиваются изрядно, поскольку только так и можно существовать на свете. А хлеба почти не видят. Всё, что можно отыскать в окрестных оставленных жителями сёлах, во всех укрытиях, отыскали и съели шведы. Теперь чужинцы кормятся больше всего кониной, будто настоящие степняки. Потому, знать, так осатанело лезут они на полтавские валы, надеясь раздобыть за ними хлеба. Среди шведов полно слухов, распространяемых офицерами, будто в Полтаве от хлеба ломятся сусеки.