Полураспад
Шрифт:
Нехаев вопросительно глянул на своего руководителя, тот растерянно кивнул, и лаборант, схватив старый черный зонт, ушел. Алексей Александрович с удивлением смотрел на неожиданного гостя.
Марданов был известен тем, что когда-то завалил кандидатскую Гриши Бузукина, кстати сказать, своего ученика. Накануне защиты Марданов позвонил в Новосибирск, в Сибирское отделение Академии наук, и с ужасом узнал, что не прошел в членкоры... А он так надеялся... Кандидатскую Бузукина рецензенты и члены Ученого совета, да и сам Марданов, по предварительной прикидке думали сразу
Разумеется, очень скоро Марданов понял, какую непоправимую ошибку совершил, да и Бузукина через несколько лет не стало на свете, он превратился в легенду, и отныне с Мардановым мало кто приятельствовал. И Вадим Владимирович избрал для себя стезю яростного патриота. Он по поводу и без повода поносил Запад, уверяя, что уезжают туда только мерзавцы... И то, что он вдруг явился к Левушкину-Александрову, с которым отнюдь не был на короткой ноге, говорило об одном: он ищет союзника для какого-то шумного мероприятия.
Когда дверь за Нехаевым закрылась, Марданов оглянулся и спросил:
– А этот парень наш? Не сионист?
– И, сев на табуретку, объявил: - Я на минуту, Александрыч. Знаешь, тут новый Чичиков объявился... Но если тот мертвые души скупал, то этот - живые. На зеленые тридцать сребреников хочет самых путных наших ребят смутить...
Алексей Александрович слушал его и понимал, что тревога Марданова в принципе ему понятна. Очень жаль, если наиболее перспективные ребята смоются из ненастной Сибири в Штаты. Они ведь не вернутся. Вот китайцы уезжают и возвращаются домой с деньгами, с опытом. А из наших еще никто не вернулся.
– Как думаешь, может быть, устроим обструкцию? Ходит, как Рокфеллер, ко всем заглядывает...
– Я за-зайду?
– от двери спросил Нехаев.
– Льет, будто из б-бочки.
– Конечно, конечно, - кивнул завлаб.
– Извините.
– Я пока о-отряхивался, услышал... Вы про Бе-белендеева?
– спросил Нехаев и добавил: - Он уже на фи-физмате в университете по-обывал, ему устроили овацию...
– Вот! А надо бы обструкцию, проклятье!
– Марданов стукнул кулаком по колену. Нахмурив брови, помрачнев лицом, он сейчас выглядел, как государственный муж, обремененный высшими заботами нации.
– Походит - уедет, - холодно отозвался Левушкин-Александров.
– У каждого своя голова.
– Голова-то голова, да ведь и закружиться может. Вот помните, с вами вместе заканчивал Олег Худяков?
– Алексей Александрович кивнул.
– Он сейчас в Оксфорде. И еще трое наших в Канаде, а одна студентка в Бразилии. На хрен ей Бразилия? Кофе жевать? Нет, гибнет, гибнет Россия, Алексей Александрович, я лично - хоть какие мне деньги предложи - тут останусь. И тут помру. Да, я, может быть, грешен, но пускай именно здесь мои стариковские
Насчет стариковских костей он, понятно, преувеличивал: в свои шестьдесят выглядел на пятьдесят, внешне гладкий, но жилистый, как шкаф из карельской березы.
– Все, все смотрят туда... на Запад... У вас нет валерьянки или водки? Сердце болит.
– Спирт есть, Вадим Владимирович, - отозвался Нехаев.
– Нет, это крепко... хотя... для сибиряков... Не желаете тоже, Александрович? День уж больно угрюмый.
– А, давайте!
– вдруг согласился Левушкин-Александров и протянул деньги Нехаеву.
– Пожалуйста, не в службу, а в дружбу... Принесите из буфета пирожков, что ли.
И, о позор! Он пил с Мардановым... И когда явился домой в полночь на слегка заплетающихся ногах, Бронислава к его удивлению не стала ругаться, а только радостно поцеловала. Оказывается, Марданов сообразил позвонить ей и успокоить, что Алексей был с ним: "Мы, как мужики-сибиряки, приняли на грудь по стопарю".
– А завтра мы с тобой примем на грудь, - прошептала Броня.
– У меня именины.
Именины так именины. Правда, в прежние годы она никаких именин не отмечала. Но в субботу почему не отметить?
16
С утра Броня сбегала на базар, купила мяса, красной рыбы, села к телефону, пригласила в гости свою подружку по работе в госархиве Эльзу и при Алексее же, невинно сияя глазками, запавшими за румяные яблоки щек, позвонила его сестре Светлане - тоже позвала.
Мать постояла, сгорбясь, в двери своей спаленки, тихо удивилась:
– Почему говоришь, у тебя именины? Нет в православных святцах такого имени - Бронислава...
– Как это нет?
– грубо оборвала ее Броня. И более мягко: - Как это нет? Ну, может, в православных нет, а у поляков есть... Они тоже славяне! Мама знала, какое имя давать, дед у нас был шляхтич.
– Может быть, - тут же уступила старушка.
– Ей-богу. Я даже помню... великомученица... как раз сегодня.
– Может быть, может быть, - кивала мать.
– Конечно, если канонизировали...
Вечер в кругу семьи катился спокойно. Алексей всласть выпил вина, женщины трепались, сын Митя сидел в соседней комнате, уставясь в экран телевизора, играл в бесконечные погони и взрывы. Мать в конце стола словно бы дремала, сгорбившись, но всех иногда настораживала ее неизменная полуулыбка, притягивала внимание и заставляла время от времени обращаться к ней за согласием.
– Ведь правда, Ангелина Прокопьевна, раньше порядка было больше?
– Ведь правда, мамочка, - это Броня, - химии в колбасах было меньше?
Светлана почти не участвовала в застольном разговоре, говорили наперебой именинница и ее подруга Эльза. И лишь когда Эльза спросила, как на работе у Светланы, правда ли, что "Сибэнерго" образовало свой банк, не обманут ли ее начальники народ, не свалят ли за границу, ограбив всех, Светлана резко ответила:
– У нас другие люди!
– И выразительно посмотрела в окно. Она ненавидела Брониславу и всех ее подруг и жалела Алексея...