Полутораглазый стрелец

Лившиц Бенедикт Константинович

23 ноября 1914

130. ВСТУПЛЕНИЕ

Когда бы бриттом или галлом Мне объявиться на Неве, Спокойно бы по всем кварталам Бродил я с кольтом в рукаве. Но не один лишь облак синий, — На мутное упавши дно, Шпилем стремительным Трезини Пронзил мне сердце заодно. И днесь, когда пятиугольный У льва из лапы выбит щит, Твоих скорбей участник вольный С тобою казни предстоит. Не удержать в раскрытом горле Распятой птицы смертный крик, Не отвечать на клекот орлий Иною

речью, чем привык. В угаре тяжком пьяных стогнов, С безумной жизнию вразлад, Пред чернию пою, не дрогнув, Императóрский Петроград.

1918

131.

Все тем же величавым ладом Свои струи ведет Нева, Все тем же легким веет хладом Кронштадтский ветр на острова. Все так же сладостна дремота Пресветлой ночи — и гранит, Неуязвимый, не хранит И признака переворота. И, все еще возглавлена Моей Медузою, доныне Ея взыскует благостыни На смертном гноище страна. Как будто эта над Невою Не всуе замершая длань Плеснет отсель водой живою И медный глас раздастся: встань!

1918

132.

Я знаю: в мировом провале, Где управляет устный меч, Мои стихи существовали Не как моя — как Божья речь. Теперь они в земных наречьях Заточены, и силюсь я Воспоминанием извлечь их Из бездны инобытия. Пою с травой и с ветром вою, Одним желанием греша: Найти хоть звук, где с мировою Душой слита моя душа.

1919

133.

Он мне сказал: «В начале было Слово…» И только я посмел помыслить: «чье?», Как устный меч отсек от мирового Сознания — сознание мое. И вот — земля, в ее зеленоватом, Как издали казалось мне, дыму, Откуда я на тех, кто был мне братом, Невидящих очей не подыму. Как мне дано, живу, пою по слуху, Но и забывши прежнюю звезду, К Отцу, и Сыну, и Святому Духу Я вне земного времени иду.

Декабрь 1919

134.

Не обо мне Екклезиаст И озаренные пророки Вам поклялись, — и не обдаст, Когда окончатся все сроки, Меня ни хлад небытия, Ни мрак небесныя пустыни: Пред Господом предстану я Таким, как жил, каков я ныне. Расторгнув круг семи планет, Куда от века был я вброшен, Не о делах моих, о нет, Я буду в оный час допрошен. Но в совершенной тишине Первоначального эфира, В прамусикийском слиты сне, Мимо пройдут все лиры мира. И если я свой дольний стих Всегда слагал во славу Божью, Не опорочив уст моих Люциферическою ложью, — На страшном для меня суде, Приближен к лирному Синаю, В богоявленной череде Я лиру милую узнаю. Но если в мире я нашел И пел лишь хаос разделенья, Одни разрозненные звенья Да праздных радуг произвол, — К немотствующему туману Вотще я слухом стану льнуть И, отрешен от лиры, кану В

прамусикийский Млечный Путь.

1919?

135.

Нет, ты не младшая сестра Двух русских муз первосвященных, Сошедшая на брег Днепра Для песен боговдохновенных, — И вас не три, как думал я, Пока, исполнена земного, В потоке музыки и слова Не вознеслась душа моя, — Но, дольней далека обузы И в солнце звука облачась, Ты триединой русской музы Являешь третью ипостась.

1919

136.

И, медленно ослабив привязь, Томясь в береговой тиши И ветру боле не противясь, Уже зовет корабль души. Его попутное наитье Торопит жданный час отплытья, И, страстью окрылен и пьян, В ея стремится океан. Предощущениями неги Неизъяснимо вдохновлен, Забыв едва избытый плен, О новом не ревнуя бреге, Летит — и кто же посягнет На дерзостный его полет?

1920?

137.

Уже непонятны становятся мне голоса Моих современников. Крови все глуше удары Под толщею слова. Чуть-чуть накренить небеса — И ты переплещешься в рокот гавайской гитары. Ты сумеречной изойдешь воркотней голубей И даже ко мне постучишься угодливой сводней, Но я ничего, ничего не узнаю в тебе, Что было недавно и громом и славой господней. И, выпав из времени, заживо окостенев Над полем чужим, где не мне суждено потрудиться, Ты пугалом птичьим раскроешь свой высохший зев, Последняя памяти тяжеловесной зарница… Чуть-чуть накренить эти близкие к нам небеса, И целого мира сейчас обнажатся устои, Но как заглушу я чудовищных звезд голоса И воем гитары заполню пространство пустое? Нет, музыки сфер мы не в силах ничем побороть, И, рокоту голубя даже внимать не умея, Я тяжбу с тобою за истины черствый ломоть Опять уношу в запредельные странствия, Гея.

2 мая 1929

Ленинград

138. О. H. АРБЕНИНОЙ-ГИЛЬДЕБРАНДТ

Что это: заумная Флорида? Сон, приснившийся Анри Руссо? — Край, куда ведет нас, вместо гида, Девочка, катящая серсо… Слишком зыбок профиль пальмы тонкий. Розоватый воздух слишком тих. Слишком хрупки эти квартеронки, Чтобы мы могли поверить в них. На каком земном меридиане, Под какой земною широтой Есть такая легкость очертаний И такой немыслимый покой? Знаю, знаю: с каждым днем возможней Видимого мира передел, Если контрабанды на таможне Сам Руссо и тот не разглядел! Если обруч девочки, с разгона Выскочив за грань заумных Анд, Новым спектром вспыхнул беззаконно В живописи Ольги Гильдебрандт!

12 декабря 1931

139—142. ЭСХИЛ

1

Нет, по твоим суровым склонам, Ида,

Я не лепился, как в тени лишай:

Плыви, плыви, родная феорида,

Свой черный парус напрягай!

Мне за столом постылым Гомерида

Перепадали крохи невзначай:

Плыви, плыви, родная феорида,

Свой черный парус напрягай!

Чтó коршун Персии? Есть горшая обида