Полведра студёной крови
Шрифт:
Несмотря на потерю большей части груза, наша скорость заметно понизилась. Волокуши – не сани, да и тянуть их могут только двое, хотя и посменно. Перспектива лишиться ездовых и тащить всю эту тряхомудию самостоятельно мне совершенно не нравилась, и я даже начал подумывать – а не заменить ли наших четырёх живцов Красавчиком. Но потом вспомнил, что баб в лесу один чёрт не спрячешь, и смирился. К тому же Красавчика, если что, можно запрячь. Да и жалко его – на приманку-то. Как-никак давно с ним знакомы, не чета Урнэ, хоть
Дневной переход завершился без эксцессов. Шли в основном по лесу, который теперь редко сменялся прогалинами. К вечеру наши северные красавицы умаялись так, что от утреннего беспокойства не осталось и следа. Вполне допускаю, что они приняли бы смерть как избавление. Но сохранить такой продуктивный настрой до ночи не удалось. Пока мы с Ткачом сооружали засидку, наш не соображающий от усталости гарем успел отдохнуть и занять свои головы деструктивными мыслями о скорой, неминуемой и совсем уже нежелательной смерти. Это вылилось в нытьё, слёзы и робкие попытки бегства. Так что пришлось позволить Красавчику слегка пожевать одну из смутьянок – другим в назидание.
Когда засидка была наконец готова, а мы кое-как уселись, я дал команду Урнэ разводить огонь и жарить оставшуюся рыбу. Вскоре пустующий с утра желудок начал жалобно урчать, томимый идущим снизу аппетитным ароматом.
– Твою мать, – проскрипел Ткач спустя полчаса этой изощрённой пытки. – Ещё немного, и я их сожру. Какого хера мы вообще делаем? А если не придёт никто, до утра будем сидеть?
– Заткнись.
– К тому же я ни черта не вижу. Куда стрелять-то? Наугад?
– Блядь. Как с тобой тяжело. Совсем слепой, что ли?
– Это всё из-за сраного костра. Пусть потушат.
– Нельзя. Огонь должен привлечь их. Огонь и запах.
– Надо было хоть одну самим съесть. А так все задарма пропадут.
– Ты пересмотрел отношение к каннибализму?
– Я про рыбу, больной ублюдок.
– Ничего, скоро это у тебя пройдёт.
– Что пройдёт?
– Наивная вера в собственную человечность. Скольких ты убил, Ткач?
– Я уже говорил – не считаю.
– Не считаешь… Да всех и не упомнить, наверное?
– Зачем мне их помнить?
– Незачем? То есть тебе похуй, кого ты замочил? А ведь у многих наверняка были семьи. Скольких детей ты оставил голодными сиротами? Скольких стариков-родителей вверг в безутешное горе? Скольких вдов наплодил? Неинтересно?
– Нет.
– А знаешь почему? Да потому, что ты, Алексей, – чёрствая, аморальная скотина с рудиментарными представлениями о человечности вообще и о нормах поведения в частности. Замочить человека для тебя – раз плюнуть, а съесть его – табу. Но это же лицемерие. Вот скажи, ты, когда бабу трахаешь, извиняешься в процессе за то, что ненароком узрел её наготу? Ах, простите, вы неодеты. Чпок-чпок-чпок. Приношу свои извинения, мне не стоило входить без стука. Чпок-чпок-чпок.
– Сравнил хуй с пальцем.
– А чего не так? Может, ты считаешь, что, отужинав хорошо прожаренным куском человека, нанесёшь ему больше вреда, чем уже нанёс, убив?
– Да не ему, дурья твоя башка. Не ему я вред нанесу, а себе.
– У тебя что, несварение от человечины?
– Иди ты… С тобой, бля, невозможно разгова…
– Тс-с-с! – поднял я руку, давая своему слепому балаболу-напарнику знак умолкнуть.
Вдалеке за деревьями мелькнула едва заметная тень.
– Они? – подобрался Ткач.
– Не знаю. Помолчи.
Я обратился в слух. За треском костра, шуршанием одежды наших «подсадных уток» и урчанием собственного желудка слышался слабый, но вполне различимый скрип снега под тяжёлыми шагами метрах в пятидесяти. Чёртов костёр и впрямь слепил, ярко освещая всё рядом и делая почти непроницаемой тьму чуть поодаль.
– Туши, – прошипел я, свесившись с засидки, и бросил вниз шишку. Та, попав Урнэ точно по макушке, заставила обратить на меня внимание. – Туши костёр, говорю!
Урнэ что-то пролепетала своим товаркам, и они все вместе принялись лихорадочно заваливать огонь снегом.
Надеясь, что светомаскировка была применена не слишком рано и таинственные недоброжелатели успели заметить наш милый пикничок, я поднял «ВСС».
– Что там? – не унимался любознательный Ткач. – Куда стрелять?
– Не мешай, – убрал я прицел от глаза.
Сбитое с толку огнём зрение постепенно возвращалось к норме. В неясной тёмной массе поверх яркого пятна заснеженной поляны стали проявляться очертания отдельных деревьев, кустов…
– Чё-ё-ёрт, – невольно протянул я вслух.
– Что?! – всполошился Ткач, будто его позвали по имени.
– Там, – указал я в сторону кого-то, скрывающегося за кустами. – Видишь его?
– Нихрена не вижу, – протёр Ткач окуляры вытащенного из-за пазухи бинокля.
– Да, блядь! Вон же! Метров сорок всего.
– Зараза, – опустил Ткач свою бестолковую оптику. – Стреляй.
– Рано. Пусть ближе подойдут.
– Он не один?
– Второй за деревьями, – собрался я указать местоположение другого противника, но решил на сей раз воздержаться от неблагодарного занятия.
Здоровенные твари. Метра под три ростом, если не больше. Тощие, с длинными руками. И голова… Не разглядел. Что у них такое с головой? Неужели…
– Их две.
– Бабы, что ли? – не понял Ткач.
Прячущийся за кустами великан тем временем переместился правее и не спеша пошёл к кострищу. Его подельник, напротив, двинулся влево, обходя насмерть перепуганных ездовых с противоположного фланга.
– Твою мать! – выдохнул Ткач. – Я его вижу. Вижу суку, – поднял он автомат.
– Жди, – уткнул я приклад в плечо и огляделся.