Полведра студёной крови
Шрифт:
Ткач, не тратя времени на разговоры, достал нож и принялся полосовать медвежью ляжку.
– Помоги, – воткнул он окровавленный тесак в снег. – Берись тут и на счёт «раз» тяни. Раз!
Большой лоскут шкуры с треском отделился от мяса.
Ткач соскрёб слой жёлтого вонючего жира и, ловко орудуя ножом, откромсал хороший оковалок. Затем этот латентный мясник взял пилу и, методично вжикая, отпилил несчастному животному все четыре лапы.
– Это зачем? – поинтересовался я. – Какой-то ебанутый ритуал?
– Мясо в лапах самое нежное, – ответил Ткач, обтирая руки снегом. – И готовится быстро. А ляжку – это уж на чёрный день. Не ужуёшь её, да и вонять будет неотмоченная. Собери! – бросил он нашей плоскомордой спутнице, тревожно озираясь. – И валить
– Откуда такие познания в кулинарии, – догнал я Ткача, с поразительной скоростью пробирающегося сквозь лесную чащобу.
– Был опыт. Под Архангельском, лет пять назад.
– Ого! Архангельск? А я-то думал, ты – домосед.
– Поначалу и дальше заносило. Наёмнику без нужных связей на одном месте особо не засидеться. А там медведи – не редкость.
– Как и здесь, впрочем. Видел когда-нибудь, чтоб на медведе верхом разъезжали? Может, они их ещё и доят? Молочная порода бурого медведя…
– Он не бурый. Это гролар.
– Кто?
– Помесь бурого с полярным. Видел, какая у него шкура? А лапы широченные?
– Откуда здесь полярным взяться?
– Говорят, после войны в Арктике резко потеплело, льды начали таять. Тюленей стало меньше. Мишки с голодухи и дёрнули вплавь на континент. А здесь – не будь дураки – переебли бурых самок. Ну а местные в отместку белых баб оприходовали. Вот и народилось полукровок. Здоровенные, твари.
– А белых видел?
– Видал разок. Чудной зверь. На собаку немного похож. Кстати, прикинь, под шкурой они чёрные. Сейчас полярных редко встретишь. Льды наросли со временем, и большинство вернулось назад. Но некоторые остались. Они… Бля!!! Что это?!
Откуда-то издали донеслось протяжное «У-у-у-х», отозвавшееся в кишках. Мерзкое чувство. Так бывает, когда спускаешься по лестнице, делаешь шаг и понимаешь, что ступеньки под ногой нет. Секундная паника, завязывающая потроха в узел. Такое же «У-у-у-х» я слышал возле давно оставленного позади комбината.
– Кабы я знал.
– Дьявол! С какой стороны?
Звук, казалось, шёл отовсюду.
– Там, – указал я за спину только для того, чтобы Ткач перестал метаться и суетить. – Давай вперёд! Не стой!
Помогло. Алексей ломанулся, как бульдозер, с треском прокладывая путь сквозь хитросплетение сухих веток. И остановился только спустя минут десять, когда зловещее уханье перестало сотрясать воздух.
– Вроде оторвались, – просипел он, утирая со лба катившийся градом пот. – Чёрт. Я бы и не понял, куда бежать. Как ты узнал?
О боже… Ну и что я должен был ответить, глядя в эти светлые наивные глаза?
– Угадал. Надеюсь.
– Что?!
– Ага. Возможно, мы прискакали прямо в лапы неведомой тварине. Но пока этого не знаем. – Я поднёс к губам указательный палец и прислушался. – А может, и нет.
– Ну ты козёл.
– Когда источник опасности неизвестен, я предпочитаю, чтобы все панически пизданули в одном направлении, а не врассыпную. Не согласен? То-то же. А теперь заканчивай плакать и продолжай движение. Менквы – или кто они там? – ждать не будут. Кстати, неплохо было бы поставить растяжку на нашей тропинке.
– Так поставь.
– Давай гранату, поставлю.
– Свои надо иметь.
Что? Он действительно это сказал? Вот сука прижимистая. В Казани и Малмыже взрывчатки не жалел, чуть не лопатой разбрасывал. Ну, ничего, Алексей, погоди, ещё вернутся золотые деньки.
Мы продолжали идти, пока безветренная звёздная ночь не сменилась ветреным утром. Не знаю, как моим подслеповатым в темноте спутникам, а для меня видимость сильно ухудшилась. К тому же колючий снег отчаянно хлестал по лицу, и я не раз пожалел, что отказался от очков. С ними можно было хотя бы не жмуриться. Да и усталость брала своё. Почти сутки на ногах – не дело. В сон клонит, озноб пробирает. Шансы приболеть или проморгать засаду стремительно растут. А в сложившихся обстоятельствах и то, и другое чревато самыми мрачными последствиями.
Когда я предложил сделать привал, возражений не последовало. А наши вьючные барышни
Чертовски тяжело сохранять бодрость духа, когда кругом храпящие на все лады тела. Даже Красавчик – скотина – свернулся клубком у печки и мерно посапывал, нагоняя дремоту. Растирание рожи снегом помогало, но ненадолго. Какое уж тут бдение, когда большая часть сил уходит на поддержание век разомкнутыми, а рта – закрытым? Впрочем, со своей задачей я справился и три часа отдежурил честно, не допустив поползновений врага в сторону своих верных товарищей. Наконец пришло время передать вахту Ткачу, растолкать которого удалось далеко не сразу.
Как только зевающий и трущий глаза часовой занял свой пост, я лёг и провалился в сон ещё до того, как голова коснулась подстилки.
Обычно, когда ложусь спать сильно уставшим, снов не запоминаю. Читал, что они есть у всех и всегда, просто измученному мозгу не до сохранения порожденных им же видений. Но в этот раз я запомнил.
Мне снилось поле. Бескрайнее поле зелёной сочной травы, колышущейся на ветру, лазурное небо над ним. И свежесть. Воздух, чистый и прохладный, благоухал пьянящими ароматами. Но что-то было не так в этой идиллии. Какое-то беспокойство, переходящее в тревогу. Что-то заставляло вибрировать барабанные перепонки в низких частотах. На грани слуха. Звук этот сначала скорее ощущался, чем был слышим. Минута, и вот его уже невозможно не замечать. Теперь не только перепонки, но и всё внутри сотрясалось от ритмичного рокота. Едва различимый поначалу среди умиротворяющего шороха зелёных волн, он набрал силу, и вот уже нет от него спасения. Хочется зажать уши и бежать, бежать. Но тщетно. Рокот всепроникающ. Грубый, механический и совершенно не вписывающийся в реальность этого райского места. И тут среди запахов травы и полевых цветов появилось ещё что-то. Едкое, ядовитое. Идеальная картинка начала блёкнуть, трава пожухла, синева затянулась жёлто-серыми тучами. Вдалеке, на горизонте, возникла тёмная точка и стала расти, приближаться, испуская в мрачнеющее с каждой секундой небо ленту жирной копоти. Тух-тух-тух – нарастал рокот, едва не вышибая дыхание из лёгких. Всё гуще отравляющая небо копоть, всё бледнее краски вокруг. По полю увядшей травы двигался уродливый железный монстр. Таких мне за долгие годы скитания по останкам цивилизации приходилось видеть немало. Но те были мертвые, а этот живой. Ржавый, зияющий дырами в грязном чёрно-буром панцире, локомотив. Он шёл без рельсов, прямо по земле. Или скорее плыл над нею, распространяя вокруг черноту и губительные миазмы. Тух-тух-тух – адский механизм замедлил своё движение возле меня, не заглушая двигатель. В заполненной будто живым, колышущимся мраком кабине машиниста сверкнула пара жёлтых огоньков. Что-то неосязаемое оторвало меня от земли и понесло вперёд над бурлящей жирной грязью. А я только смотрел на приближающиеся огоньки и не мог пошевелиться. Тух-тух-тух. Я завис возле кабины, как тряпичная кукла. Как муха в паутине. Тух-тух-тух. Мрак сгустился, жёлтые огоньки придвинулись вплотную к моему лицу. ТУХ-ТУХ-ТУХ. Липкая зловонная слизь на коже. Мрак поглотил меня…
– Твою мать! – отпихнул я Красавчика, утирая рукавом со своей рожи его вонючие слюни. – Какого хера?!
Набрав в лёгкие недостающего воздуха, я с удивлением обнаружил, что наши ездовые жалобно поскуливают в углу палатки, а Ткач нервно теребит цевьё автомата, переминаясь с ноги на ногу возле двери.
– Что это было? – спросил он, тяжело дыша.
– Маленькому кошмар приснился? В штаны не напустил?
– Иди к херам собачьим. Там за рекой что-то… не могу объяснить. В общем, рокот какой-то был. Такой… Аж до печёнок пробирает. – Ткач уставился на меня, явно ожидая, что сейчас я всё объясню, разжую и разложу по полочкам в его пустой голове.