Полвека любви

Войскунский Евгений Львович

В конце 1974 года его имя, словно вынырнув из морской пучины, вспыхнуло на борту новенького теплохода, а его портрет, писанный масляными красками с фотокарточки, появился в судовом салоне. Худощавое строгое лицо. Испытующим взглядом смотрит капитан Соловьев из своего тревожного времени. Он будто прислушивается к голосам моряков наших дней, к неумолчному гулу дизель-генератора, к командам, разносимым динамиками судовой трансляции.

Отход назначен на утро 14 марта. Проделаны все формальности — пожилой таможенник отштамповал декларации, прапорщик-пограничник шлепнул печати в паспорта. «Лев Соловьев» исторгает из чрева ровный басовитый гул прогреваемого двигателя. Его трюмы забиты генеральным грузом — кипами

хлопка-сырца. Его танки залиты топливом. Он готов оторваться от ильичевского причала и идти в море, в тропики, в Японию. Он — как беговой конь, бьющий копытом от нетерпения.

Но отход задерживается: ждем прибытия Бэлы Руденко. Знаменитая певица и ее спутники пойдут с нами до Порт-Саида — там назначено рандеву с круизным лайнером «Максим Горький», на который они и перейдут. «Бэлой занимается сам председатель Совмина Украины», — говорит за обедом помполит Сидельников.

Наконец приехали. В третьем часу дня судовая трансляция разносит:

— Вниманию экипажа! Старшему рулевому прибыть на мостик. Электромеханику — в румпельное отделение. Палубной команде занять места по швартовому расписанию!

Длинными змеями соскользнули с причала швартовы, наматываясь на носовые и кормовые вьюшки.

И началось мое долгое плавание.

Знакомлюсь с Бэлой. А с ее мужем Поладом Бюль-Бюль-оглы мы немного знакомы по Баку. С ними — друг Полада, молодой черноусый пианист и композитор Фархад Бадалбейли. Где только не встретишь бакинцев…

«Соловьев» резво бежит к Босфору.

В радиорубке начальник рации Слава Катасонов выстукивает позывные «Максима Горького» (тот, с западноевропейскими туристами на борту, недавно вышел из Генуи в Александрию). Минут десять Слава и радист «Горького» ищут частоту, наиболее свободную от помех. Нашли. Раздается уверенный хрипловатый голос: «Капитан „Максима Горького“. Слушаю вас, капитан „Соловьева“». — «Здравствуйте, Сергей Леванович, — говорит наш кэп. — Береснев на связи. Я полагаю быть семнадцатого на рейде Порт-Саида в двенадцать дня. Когда будете вы? Прием». — «Я буду семнадцатого в три часа дня». — «Очень хорошо. Мы успеем в первый караван…» И капитан Береснев договаривается с капитаном Дондуа о том, как организовать в Порт-Саиде пересадку именитых пассажиров.

Но рандеву в Порт-Саиде не состоялось.

Так-то все шло неплохо. Малым ходом прошли Босфор. Почти два часа тянулся справа живописный даже в пасмурную погоду массив Стамбула — старые дома и мечети, дворцы и небоскребы отелей, древняя византийская стена вверх-вниз по холмам, знаменитая базилика Айя-София со стройными минаретами, новый мост — километровый пролет высотой в 80 метров, соединяющий не просто два берега: тут сошлись Европа и Азия.

(Вспомнился читанный в детстве жюль-верновский «Упрямец Керабан». Помните? Стамбульскому купцу Керабану понадобилось переправиться через Босфор на восточный берег, в Скутари, но лодочник на переправе запросил слишком много. Норовистый купец осерчал и воскликнул сгоряча, что лучше объедет вокруг Черного моря, чем заплатит столько-то пиастров мошеннику-лодочнику. Сказано — сделано. Упрямый Керабан отправляется в дальний путь, едет югом России и по Кавказу, огибая море, и со многими приключениями добирается наконец до Скутари. Сюжет, невозможный для XX века, но чтение увлекательное.)

И Мраморное море, и Дарданеллы прошли благополучно. А вот вскоре после выхода из Дарданелл в Эгейское море наш «Соловьев» остановился. В час ночи вахтенный моторист Щербаков заметил воду на крышке 6-го цилиндра главного двигателя. Значит, где-то она лопнула, и вода для охлаждения из зарубашечного пространства проникает через образовавшийся свищ в цилиндр. Это опасно: ведь вода несжимаема и может произойти гидравлический удар. Пришлось остановить двигатель и лечь в дрейф.

Это произошло между островами Лемнос, Лесбос и Айос-Эфстратиос. Всю ночь вкалывали в машине второй механик Григорий Моцык, старший моторист Михаил Апреленко

и другие мотористы — под руководством старшего механика Артура Дригода. Утром я спустился в машинное отделение, просторное, как заводской цех. Во всю его длину расположены массивные крышки восьми цилиндров с топливными насосами, толстыми выхлопными трубами и прочими магистралями. Прохудившаяся крышка снята. «Дед», как принято называть стармехов, показывает: лопнула впрессованная в крышку втулка пускового клапана. На ней царапина — будто ногтем чиркнули, — это и есть свищ, из-за которого весь сыр-бор.

У «деда» волевое лицо, проседь в черных волосах, взгляд исподлобья. У «деда» измученный вид.

— Каждый рейс что-нибудь ломается, — говорит он. — У нас ведь не любят, чтобы точно до микрона, а эта техника именно точности требует…

Мотористы застропили — подвесили к крану — запасную крышку. Григорий Моцык, выпрямившись во весь свой гигантский рост, берет красную коробочку на длинном шланге — пульт дистанционного управления краном. Нажим на кнопку, кран пошел, крышка повисла над зияющим жерлом цилиндра. «Внимание, майнаю!» — гаркнул Моцык. Направляемая мотористами, крышка медленно садится на место. Теперь — подключить аппаратуру…

Долго, долго продолжалась работа в «подвале» — так называют машинное отделение. Только в пятом часу вечера дали ход, и «Соловьев» двинулся дальше. Длина дрейфа составила 18 с лишним миль. Ладно хоть, что течение было попутным.

Но «великий эгейский дрейф» сорвал рандеву в Порт-Саиде. «Максим Горький», конечно, не стал нас ожидать (круизные лайнеры идут по строгому графику) и вошел в Суэцкий канал с вечерним караваном 17 марта. А наш припозднившийся сухогруз прибыл на рейд Порт-Саида в четыре утра 18 марта. И только в четвертом часу дня «Порт-Саид пайлот» разрешил идти в район ожидания, где формировался очередной караван для прохождения канала.

Капитан Береснев нервничал: неприятно это — показаться аварийщиком в глазах капитана Дондуа и знаменитой певицы. Впрочем, Бэла вела себя спокойно и доброжелательно. Гости дали концерт в столовой команды. На изрядно расстроенном судовом пианино «Красный Октябрь» Фархад сыграл «Прелюдию» Рахманинова и что-то Хачатуряна. Он же аккомпанировал Бэле Руденко. Такого дивного голоса еще не слышала столовая команды «Соловьева». Бэла спела три романса Рахманинова: «Не пой, красавица, при мне», «Вокруг хорошо» и «Я жду тебя» — и украинскую песню «Соловко». Соловьевцы сильно били в ладоши, на все Средиземное море, — певица, привыкшая к овациям, была растрогана горячим приемом. Потом сел к пианино Полад — не без юмора рассказал о себе, пел свои песенки. (Кстати: однажды в бакинском детстве я слушал на школьном концерте популярного в то время певца Бюль-Бюля. Полад — его сын. А Бюль-Бюль по-азербайджански — соловей… Как, однако, сошлось в этом рейсе все соловьиное…)

Ранним утром вошли в Суэцкий канал. Наш «Соловьев» — восьмое судно в караване. Перед нами обшарпанная корма либерийского танкера «Дона Рита», за нами грек «Ясон» с синей лирой на трубе. Миль на двадцать растянулся караван.

Вдоль западного берега — шоссе и пальмы, а за ними тусклая гладь озера Манзала. Песчаные валы с зачехленными пушками. Копаются в огородах люди в длинных балахонах — галабияхах. Мальчишка в красной рубахе пустил вскачь ишака, колотит его босыми пятками и что-то кричит нам — наверное, что намерен перегнать не только нашу посудину, но и весь караван, медленно идущий среди песков.

Разрушенный город Эль-Кантара. И опять валы с пушками. Пейзажем завладевает желтое однообразие пустыни. Ушла с берегов канала война Судного дня, но еще много здесь ее следов. Чернеют на синайском берегу остовы сгоревших танков. На западном берегу — танки, вкопанные в песок, выкрашенные под цвет пустыни. По мере приближения к Исмаилии все больше разбитых строений. Давно я не видел стен, пробитых снарядами…

За Исмаилией, на тихом озере Тимсах, смена лоцманов. Пройдена половина канала.