Полвека любви

Войскунский Евгений Львович

У нас спущен парадный трап. Луч прожектора освещает его и круг зеленой воды под ним. А в этом круге мельтешат рыбьи стаи — свет их влечет, завораживает. Никогда не видел таких странных рыб. Змеевидная, с плавниками крестиком — в ней соловьевцы опознали сарпана. Толстолобая, с усами — а это кто? Вдруг — словно сдунуло всех рыб. В круг света ворвалась акула, крутанулась, хвостом ударила и исчезла. И — снова закружилась рыбья карусель…

С борта «Горького» спустили катер, и он, стуча мотором, побежал к «Соловьеву». Прощаемся с Бэлой и ее спутниками. Катер — у

нижней площадки трапа, матросы потащили вниз чемоданы гостей. Поддерживаемая Поладом под руку, спускается Бэла Руденко, за ними Фархад. Прыгая на волнах, пошел катер по зыбкой световой дорожке к «Горькому». Видим, как поднимаются по трапу люди на его высокий борт. Потом поднимают катер. Всё! «Горький» посылает в аравийскую ночь три басистых прощальных гудка. Береснев спешит к тифону и дает три ответных. И еще по одному гудку обменялись: счастливого плавания! Оба судна пришли в движение.

— Право на борт! Малый вперед!..

Так кончилась беспокойная гонка по пяти морям.

На десятые сутки оставляем за кормой остров Сокотру, и теперь вокруг простирается равнина Индийского океана.

Конечно, отсутствие видимых берегов не есть океанский признак. В Красном или Черном море тоже их не видно. Как верно подметил Маяковский, океан — дело фантазии. Но почему у меня дух захватывает, когда смотрю на длинную прямую курса, проложенного к южной оконечности Цейлона, на рассыпанные по карте цифры глубин, на красные стрелки пассатов?..

Нам благоприятствует погода: с марта до мая океан отдыхает между зимними и летними муссонами. Он лениво греет на солнце свою синюю спину. У него такой вид, словно он в отпуске. Открытый океан великолепен.

Из-под форштевня выпрыгивают стайки летучих рыб. Трепеща ажурными крылышками, они несутся прочь — быстрые, сверкающие на солнце искры.

Торчу на крыле мостика, не могу оторвать взгляда от океана. В могучей распахнутости сине-голубого пространства, в вечном движении облаков и мерном колыхании воды есть что-то такое, что смывает с души вечные заботы сухопутной жизни.

Справа вдруг вскинулся фонтан. И сквозь синеву — что-то бурое, большое… лоснящаяся круглая спина… вымахнул раздвоенный хвост и исчез… и еще фонтаны тут и там. Стадо китов! Я рад встрече с вами, морские бродяги. И как хорошо, что запрещена наконец китобойня.

А вечером, влажным и теплым, пылают над головой звезды. Здесь, вблизи экватора, нарушен привычный рисунок созвездий. В северной части неба склонила к горизонту и повернула свой ковш Большая Медведица, а на юге — взошел над океаном Южный Крест.

Ранним утром «Соловьев» вошел в Проход Восьмого градуса, разделяющий Лаккадивские и Мальдивские острова. Слева открылся атолл Миникой, самый южный в гряде Лаккадивов. Заступивший на вахту третий помощник Иван Федорович Карплюк пеленгует белый маяк на этом дивном, поросшем пальмами коралловом островке.

— Вот и увидел, как пальмы встают из океана, — говорю я.

— Миникой вам понравился? — улыбается «Ваня-Федя», как называют на судне Карплюка. —

На Миникой свозят прокаженных. Лепрозорий там.

— Это точно? — Я неприятно удивлен.

— Так говорят. — Ваня-Федя пожимает плечами.

В то утро старший моторист Апреленко, выслушивая рабочий ритм двигателя, задержался у шестого цилиндра: ладонь уловила как бы нервную дрожь. Что это? Форсунки должны ходить плавно, без рывков. Ясно, что заклинило топливный насос и форсунки, хотя и не понятно почему.

В судовом журнале появляется запись: «Остановлен главный двигатель ввиду неисправности топливных насосов». Так началась «топливная эпопея», очень осложнившая рейс.

Разобрали один из насосов. На полированном теле плунжеров — кольцевые полосы нагара. И такие же гнусные черные разводы увидел Апреленко на отказавших форсунках, с трудом выбив их из стаканов. Сколько лет плавает, а такое безобразие он видит впервые.

Современные судовые двигатели неприхотливы, рассчитаны на так называемое тяжелое топливо. Из междудонных танков это топливо проходит через подогрев, снижающий вязкость до нормативной, и лишь потом насосы качают его из расходной цистерны и под высоким давлением подают к форсункам.

Что же за топливо закатали в танки «Соловьева» при бункеровке в Ильичевске? Стармеха предупредили, что будет смесь, два вида тяжелого топлива: моторное и мазут экспортный. По-видимому, в теплых водах тропиков эта смесь начала расслаиваться и тяжелый ее компонент стал оседать густыми отложениями на работающих поверхностях, заклинивать насосы и форсунки. И портить кровь механикам и мотористам.

Миша Апреленко, отвечающий за топливную аппаратуру, теперь подолгу не будет вылезать из «подвала». С помощью Бойко, Захаренко и других мотористов будет чистить, промывать, полировать, собирать заново…

Перешли на дизельное топливо — все нормально, никакой заклинки. Но дизельного топлива мало, всего 400 тонн (а двигатель «кушает» около 50 тонн в сутки), так что приходится опять переходить на тяжелое, на эту «говенную смесь», как выражается «дед», — и опять останавливается «Соловьев». Опять «уродуются» в «подвале» мотористы. Так, спотыкаясь и снова пускаясь в путь, пересекаем Индийский океан.

Потеря ходового времени — вещь очень неприятная: она может обернуться неполучением премий. Суда должны выполнять план, от этого зависит и выполнение плана пароходством в целом. Каждый рейс рассчитан и ограничен во времени. Если ты сэкономил хоть несколько ходовых дней, значит, ты передовик, получай премию.

А премия — стимул серьезный. Дело в том, что зарплата на Морфлоте невысокая. Матрос первого класса, например, получает 110 рублей плюс субботние плюс тропические (70 копеек в сутки в тропиках), в общем набегает около 150. Еще положено ему валюты на 22 рубля 50 копеек. Никак не назовешь этот заработок щедрым. А служба очень нелегкая: стоять рулевые вахты, выполнять палубные работы — при швартовке, постановке на якорь, крановщиком, да и вечная покраска судна. Не соскучишься — ни в шторм, ни в штиль, ни на стоянках.