Полвека любви

Войскунский Евгений Львович

Такая непростая жизнь.

Увольнением на берег ведает первый помощник. Сидельников уже составил список, разбил экипаж на тройки. Советские моряки в заграничных портах ходят только втроем, и в каждой группе назначается старший. Состав троек в каждом порту меняется. Таков порядок, придуманный политическим руководством Морфлота: перетасовывать группы увольняющихся на берег, чтобы предотвратить сговор о побеге. Все предусмотрено…

Морякам все давно известно, тем не менее Сидельников инструктирует экипаж: держаться группами, не отставать, поменьше разговоров на улицах, в случае провокации антисоветчиков и сионистов — не стесняться применять силу. (А откуда, собственно, сионисты в Пенанге?)

Идем по улицам Пенанга, залитым горячим солнцем.

Сегодня, как сказал морской агент, 95° по Фаренгейту. Сколько же это по Цельсию — около 35? И это в начале апреля. Что же здесь делается в июле?

Как описать мелькание желтых и коричневых лиц, смешение пестрых маек, саронгов, джинсов, индийских сари? Гомон, гнусавые выкрики нищих, звоночки велорикш…

А вот и главная цель съезда на берег — гигантское торжище, «малай-базар». Протискиваемся в щели между лавок. Вертлявые парни зазывают, хватают за руку, кто-то кричит по-русски: «Давай-давай!» Кто-то: «Шалтай-болтай!» В темной кофейне полулежат в деревянных креслах темнокожие люди, а за стойкой дремлет старый сморщенный китаец, словно сошедший со страниц читанных в детстве книг Пэрл Бак. На углу сидит индиец, с седой щетиной, в сикхском тюрбане, на коленях у него лоток с голубыми и рубиновыми камушками, покупателей что-то не видно, но индиец философски терпелив. К нему подсел на корточки земляк-рикша, и они заговорили на древнем своем языке. Из соседних лавок рвутся с магнитофонных лент синкопы джазов.

Вся жизнь — на виду, на улице. Моют в громыхающей лохани посуду. Торгуют акульими плавниками. Хочешь сок сахарного тростника? Пожалуйста! Курятину? Садись, сейчас ощиплем, зажарим. Не хочешь? Иди дальше…

В Сингапуре можно будет отправить письма, и вот я пишу большое письмо Лиде.

…Идем Малаккским проливом, 

— пишу я, —

где-то слева п.о. Малакка, где-то справа Суматра, но берега не видно. Вот куда я забрался….

Как же я по тебе соскучился, родная моя! С нашим уговором — мысленно встречаться в 5 ч. — ничего не получается с тех пор, как мы каждые двое суток стали переводить часы вперед, пересекая часовые пояса. Вот сейчас у нас как раз около 5 вечера, а у вас в Москве — 12 час. дня. Но я о тебе думаю очень часто. Мы совершенно разучились жить врозь, и мне постоянно тебя не хватает. Вижу в океане кита, пускающего фонтан, и думаю: жаль, что малыш не видит. А вот стайка летучих рыбок вылетела из-под форштевня… А вот расходимся с огромным японским супертанкером…. Как бы мне хотелось все это тебе показать!..

«Соловьев» идет малым ходом. На траверзе белого маяка Раффлс, стоящего на островке среди прекрасной купы пальм, поворачиваем и входим в Главный пролив. И вскоре открывается во всем великолепии морской фасад Сингапура — длинный фронт белых небоскребов, перемежаемый зелеными холмами.

Столпотворение флота на сингапурских рейдах поражает новичка. Тут стоят на якорях сотни судов. Отдает и «Соловьев» левый якорь. Всплыло желтое пятно потревоженного ила, растекаясь по светло-зеленой воде. Ваня-Федя поднимает на носовом флагштоке черный шар — знак того, что судно положило якорь.

Сингапур всего градуса на полтора «не дотянул» до экватора, и жара здесь вполне экваториальная. Вечер не приносит свежести, он, как баня, наполнен духотой и влагой. По рейду разливается безбрежное море огней.

Вечером здешний лоцман-китаец проводит «Соловьева» к причалу. И вскоре начинается разгрузка тысячи тонн хлопка-сырца. А наутро соловьевцы, волею помполита разбитые на тройки, отправляются в город Сингапур.

Ох и шагает судовой доктор Федулеев! Мы с мотористом Ваней Данником еле за ним поспеваем. Врываемся в один из билдингов неподалеку от морского вокзала Клиффорд-Пьер, бежим вдоль зеркальных витрин, и вдруг — крупными русскими буквами над входом в магазин: «Одесса». Тут полно покупателей с советских судов. Продавщицы-китаянки

смешно коверкают русские слова. На их кукольных лицах улыбки.

Динамичный, предприимчивый Сингапур быстро распознал, какие товары нужны советским морякам и каков предел их покупательных возможностей. Вот и возникли тут магазины «Одесса», «Новороссийск», «Москва», «Находка», «Ленинград».

Кажется, наш двухметровый доктор намерен обойти все. Мчусь по торговой Хай-стрит. В какой-то миг гляжу на себя, взмыленного, как бы со стороны, и мне становится смешно: куда я бегу? Ведь это тот самый, «бананово-лимонный» город из песни, из сказки — остановись, оглядись. Нет, нельзя отставать… Бегу под теплым дождиком мимо небоскребов банков, страховых и судоходных компаний, мимо зазывальщиков-менял («Чейндж!» — вопят они, норовя ухватить тебя «за фалды»). Никакой он не «бананово-лимонный». Деловой современный город без предрассудков, открытый порт, порто-франко…

Вдруг расступаются зеркальные витрины билдингов — мы выбегаем на площадь с пышными магнолиями, с белым классическим особняком — это театр «Виктория».

А вот еще площадь викторианского стиля, тут на высоком постаменте стоит памятник тонконогому джентльмену с сухим энергичным лицом. Это Томас Стемфорд Раффлс, в XIX веке немало потрудившийся в этих местах над укреплением британского могущества. Он первым понял и указал короне на исключительно благоприятное положение Сингапура на океанском перекрестке, между Индией и Китаем…

А дождь вдруг припустил — мы попадаем в плотную стену тропического ливня. Мгновенно промокли с головы до ног. Ну, теперь спешить некуда.

Ливень на полсуток задержал разгрузку: хлопок нельзя выгружать под дождем (влага для хлопка — табу). Появилась возможность еще раз уволиться в город, и на этот раз я разглядел Сингапур получше, чем вчера. Деньги вчера были потрачены, и поэтому доктор не бежит ни в «Одессу», ни в «Находку» — сегодня принято мое предложение съездить в Тайгер-парк.

Это одна из главных достопримечательностей Сингапура. Не знаю, почему сей удивительный парк назван Тигриным, скорее это городок восковых раскрашенных фигур. Среди деревьев и ярких цветников — сцены из китайской (а может, и индийской, и малайской) истории. Прежде всего, конечно, военные. Из войн главным образом и состоит, так сказать, вещество истории. Но есть и сцены будничной жизни. Четыре китайца играют в карты. Две девицы охмуряют мужчину. Купальщицы в водоеме, тут же плавают и черепахи. Много фигур каких-то фантастических животных. А вот пошли сцены жестоких казней: людей распиливают поперек, распиливают вдоль, сажают на кол, раздавливают машиной с острыми зубьями… и в каждой сцене сидит на троне властитель — наблюдает, получает удовольствие… И на все это разнообразие жизни и смерти отстраненно взирает огромная статуя Конфуция…

«Соловьев» в Сингапуре принял бункер, иначе говоря — купили 300 тонн тяжелого топлива и 200 дизельного. И еще купили пропиленовые канаты, они лучше наших стальных — не лопаются под нагрузкой, а тянутся.

В Сингапуре можно купить все, что угодно, были бы деньги. Наши моряки стремятся «отовариться» именно в этом порту — тут дешевле. Порто-франко!

Полной противоположностью ему был следующий порт разгрузки «Соловьева» — Дананг. Обогнув гористый зелено-ржавый полуостров Тьен-Ша, втягиваемся в бухту, в глубине которой стоит этот южновьетнамский порт, и отдаем якорь. В середине бухты, довольно пустынной, торчат мачты затонувшего судна. Уже два года, как закончилась тридцатилетняя вьетнамская война. Но похоже, что мирная жизнь здесь все еще не наступила. К нам на борт поднимаются пограничники — несколько мальчиков с виду, с неподвижными лицами, в картузиках и хаки, с автоматами. Деловито опечатали радиорубку, потребовали собрать у команды все фотоаппараты и магнитофоны — и тоже опечатали. Как будто мы пришли не из дружественной страны, а из неприятельской, с намерением выведать все, какие есть, секреты.