Полвека любви
Шрифт:
Доктор на работе, и мы располагаемся в его кабинете, где по вечерам он принимает окрестных жителей. Тут несколько стульев, аптечка и столик для несложных операций — все белого цвета. По очереди читаем вслух Лидин конспект. Заглядываем в свои, но у Лиды все записано гораздо обстоятельнее, добросовестнее, да и почерк разборчивый. Скучная, утомительная наука эта история XX века. Войны, революции, международные отношения — еще куда ни шло, а вот съезды и конференции…
Очень скоро белый операционный стол перестает пустовать: не прекращая занятий, по очереди ложимся на него отдыхать. Полчаса полежал — уступи место следующему. Леську, склонного к
— Тут неправильно, э! — восклицает он. — Государственная дума буржуазная, да? Значит, социал-демократы не должны участвовать. Первую же думу бойкотировали…
— Бойкотировали, потому что революция шла, — говорит Марка. — А когда реакция, надо участвовать в думе, потому что — трибуна.
— Да какая трибуна? — упорствует Адик. — Надо к новой революции, э, массы готовить, а не заседать с буржуями.
— Ты типичный «отзовист», — говорю я. — Вот в конспекте ясно написано, что «отзовисты» мешали собирать силы для нового революционного подъема…
— Сам ты «отзовист»!
«„Отзовисты“, — продолжаю читать Лидин конспект, — не понимали, что через думу большевики могут разоблачать политику царского правительства. В революционной борьбе надо было использовать не только нелегальные, но и легальные средства. А те, кто это путают, являются путаниками».
— Чего? Кто путает, тот кто?
— Кто путает, — повторяю, — тот является путаником.
Эта фраза из конспекта нам нравится. Надо же, как четко сформулировано! Мы смеемся, а Бабаев Адик переворачивается с боку на спину и вперяет глубокомысленный взгляд в беленый потолок.
Из галереи доносится звяканье тарелок, плывет запах жареного мяса: хлопотливая Александра Евсеевна готовит обед. Утомленные наукой, рассаживаемся в галерее за столом, покрытым зеленой клеенкой, и получаем по большой горячей котлете, обложенной зеленым луком и кружками поджаренных демьянок (так бакинцы называют баклажаны). Вкуснотища!
— Кушайте, кушайте, мальчики, — поощряет Александра Евсеевна наше усердие в еде. — Кому положить еще?
После чая устраиваем шахматную передышку. Мы с Маркой и Леськой блицуем на высадку, а Адик — неподкупный судия — стоит над играющими с линейкой в руке и строго следит, чтоб думали над ходом не больше трех секунд. Если превысишь лимит, то не взыщи — бац! — получишь линейкой по шее. Адик не щадит наших шей. Леська «джигалит»: кричит, что не превысил трех секунд, и пытается выхватить у Адика карающую линейку, но безуспешно. Отдохнув таким образом, благоухая луком, возвращаемся к истории — к походам Антанты, к съездам, к бесконечным козням оппозиций, которые неутомимому товарищу Сталину без конца приходится громить.
Экзамены сданы, окончена школа. Пугающе непривычна мысль, что никогда больше не придется спешить в это одноэтажное, с плоской крышей, здание на Физули угол Горького, не ворвешься в подъезд в тот момент, когда школьный сторож, благообразный Поликарп Васильевич, возвещает длинным звонком начало уроков. Никогда больше не сядешь за родную парту рядом с Вовкой Шегеряном, не сыграешь в пинг-понг с помощью геометрии Гурвица и Гангнуса или в «чаплаш-бол» (нашли
Впрочем, бал, то есть выпускной вечер, еще впереди. А пока мы, несколько рисующих и пишущих из обоих выпускных классов, затеваем прощальную стенгазету. Название приходит само собой — из любимых изречений Петра Моисеевича: «Одной ногой в вузе». И соответствующая идея: изобразить всех выпускников с атрибутами той профессии, которую они собираются избрать. Фотографы у нас свои: Зия Кадымов в нашем классе и Коля Михайлов в 10 «б». Несколько дней они по многу часов торчат в школе, ловят в коридоре соклассников, ведут их во двор, на солнышко, и щелкают своими ФЭДами.
Тем временем мы с Маркой и Мишей Листенгартеном (Лидиным двоюродным братом) готовим смешные тексты, сочиняем «краткую энциклопедию» — в общем, изощряемся. Затем склеиваются несколько ватманских листов: стенгазета будет длиной едва ли не в полкоридора. Зия и Коля приносят фотокарточки. Вырезаем из снимков головы и наклеиваем на ватман, а туловища пририсовываются. И получается длинная, ярко раскрашенная процессия. Идут будущие врачи с огромными градусниками и клистирными трубками. Идут инженеры: нефтяники тащат на плечах буровую вышку, механики — какие-то фантастические механизмы. На колеснице, украшенной колоннами коринфского ордера, едут архитекторы (среди них и я). Учителя и филологи (в том числе и Лида) шествуют с букварями, указками, счетами, пробирками. Марка Янилевский изображен на трибуне с угрожающе поднятым кулаком: не то читает лекцию, не то громит «милых гадов».
В классную комнату, где мы — редколлегия — сочиняем, рисуем, раскрашиваем, то и дело заглядывают ребята из обоих классов, но мы никого не пускаем. Стенгазета должна стать сюрпризом выпускного вечера.
Несколько дней «колдуем» над стенгазетой, засиживаемся допоздна. С нами Лида: своим четким почерком она переписывает на ватманские листы «энциклопедию» и другие тексты. Она смеется нашим шуткам. Смеясь, голову наклоняет немного набок. И кажется, смеются и ее локоны. Безотчетная природная грация — так, что ли, называется это?
В прошлом году, когда учились в девятом классе, Марка притащил однажды томик Стендаля с трактатом «О любви». Читали не то чтобы взахлеб, как, скажем, «Золотого теленка», но — с интересом. Марка тогда был влюблен в Бебу Маркуш, а я вздыхал по ее подруге Ане Багатуровой. У Стендаля вычитали про «кристаллизацию чувства». Спорили, помню, об этой кристаллизации: вроде бы она уместна в химии (в перенасыщенном растворе), а не в области чувств.
Теперь я, кажется, начинал понимать, что имел в виду Стендаль…
Больше полувека прошло с того далекого дня 24 июня 1939 года, когда состоялся наш выпускной вечер, — а я помню, будто он был вчера. Он как бы высвечен в памяти прожекторами, скрестившими снопы света над школьным двором, над столами с пирожными и лимонадом, над молодыми нашими лицами…
Но — расскажу по порядку.
К семи вечера принарядившиеся выпускники обоих классов собрались — в последний раз — в школьном коридоре. В половину его длины протянулась наша стенгазета, и перед нею возникла веселая толкучка. Находили себя в процессии, изображенной на ватманских листах, хохотали над шуточной «энциклопедией» — успех был полный. Не зря, не зря мы корпели над этой стенгазетой.