Поляна №1 (3), февраль 2013
Шрифт:
Насмеявшись вдоволь, я стала вытаскивать бедную кошку за хвост, позабыв, что днище клетки выдвигается. Об этом я вспомнила уже после того, как Мурзилка была освобождена.
Ни забыть, ни простить попугаю такого фиаско и унижения, к тому же при свидетеле, кошка, конечно, не могла. Однажды она с самого утра куда-то исчезла. Меня удивило ее отсутствие в кухне, когда мы завтракали. Днем Мурзилки тоже не было видно, а к вечеру мы уже начали спрашивать друг у друга, не видел ли кто нашу шалунью. Я ушла к себе и, как обычно, закрыв дверь в комнату, выпустила попугая. Он, как всегда,
Вдруг из-под кровати вылетело нечто, похожее на черную стрелу. Все произошло мгновенно. Через секунду у моих ног лежал бездыханный попугай, а кошка с гордо поднятой головой не спеша удалялась в сторону двери. В ответ на мое возмущение Мурзилка надменно повернула голову и очень выразительно посмотрела мне в глаза, нисколько не смутившись и не испугавшись. Знай, мол, наших! Глядя на нее, я поняла – это была месть.
Когда мы уезжали из Душанбе в Москву, Мурзилку забрали к себе наши знакомые. Поначалу она скучала и капризничала, но потом прижилась, и, как нам сообщали, все устроилось благополучно.
Екатерина Асмус
Признания в любви
Признания в любви…
Они так странны, когда приходят через много лет.
А я уже не та!
И только след
Забытых отношений покаянный
Всплывет, как маяка внезапный свет
В ночных потьмах.
Где грустный капитан,
Отчаявшийся высмотреть дорогу,
Ликует: БЕРЕГ!
Но недолго…
Ах,
Как ты обманчива
Дорога к Богу,
Придуманному нами…
Горечь бед
Пытаешься ты прожитых развеять
Словами, обращёнными ко мне,
Вернуть мгновенья,
Где любви завет
Был непреложен, потому что годы
Не истощили наш душевный пыл…
Но я прошу, опомнись! Ты забыл,
Что дважды в воду входы невозможны!
И нет назад пути…
Так, осторожно,
Коснись моей руки и…
Уходи!
Колечко
Ты знаешь, мой друг, почему я в тот день не снимала перчаток?
Уж год пролетел, а теперь захотелось сказать.
Я утром надела с надеждой колечко-печатку,
Что мне подарил ты, когда собралась уезжать.
Вновь встретившись, мы говорили не то, не о том и не с теми.
А свечи горели, никак не желая сгорать…
Прощаясь с тобою на длинно-тоскливое время,
Я всё же решила: не буду перчатки снимать…
Ксения Радионова
Девятый вал
Вот он там – за заветной чертой
пролетел —
чуть заметный Голландец…
Брызги капель морских
Моего лишь коснулись лица;
Шли девятой волной,
забегая на берег с раскатом,
Восемь маленьких волн,
подражая огромной —
Девятой.
Восемь маленьких волн
Моего не касались лица.
Владимир
Norge
I
На острове Диксон до самого «ельцинского порушения» многие охотники-промысловики ездили на собаках.
Как ни зайдешь к деду Бугаеву тепло да уютно. Лампа на столе, чайник на печи, собака у ног. И всегда дело в руках, а в тот раз, смотрю – упряжь собачью починяет.
– Дайть-кось помогу, Маркел Мелентьич.
– А смогешь?
– Да что там хитрого – алыки [1] сшить!
– Ну, тама в сенцах ремни всяки разны висят, неси-кось.
Я взял фонарь, принес ремни. Перебираю какой пошире-крепче. И глянулся мне один. Не лахтачий [2] , а настоящий, бычьей кожи.
Спереди, на ладонь от пряжки, кольцо вшито костяное грубой работы, к нему ремешок нерпичий [3] привязан. К ремешку опять же костяной крючок и тоже грубо опилен, только сам сгиб внутри гладкий-прегладкий, будто его наждачной шкуркой-нулевкой вылизали.
– Зачем, – говорю деду, – крючок-то?
– Тот пояс не трог. Память он с давешних лет. Другой бери.
Ну, я давай про давешние годы спрашивать, а дед:
– Расскажу, коль сам догадашь, зачем крючок на ремне.
Уж я по всякому гадал – не вышло. Дед и говорит:
– Эта – штоб арбалет натягивать!
– Арбалет? В наше время? Я и в руках не держал!
– А я нерпей им стрелял мальчишком тринадцати лет. Тугой был: спроста не натянешь. Приходилось его в землю упереть, ногами на лук встать, когтем этим тетиву зацепить и так спиной-ногами тянуть, пока тетива на защелку западет. А рукам – не в силу.
– А где тот арбалет сейчас?
– Стырил ктой-сь бессовестной щё давно.
– Туристы?
– Туристы!.. Тогды и слова такого не знали… Нет, ктой-то с наших. Искпедиции всяки были, народ разной. Ины жулики – страмота!
– А давно это было?
– Што давно-то, как украли?
– Нет, как Вам пояс этот в руки попал.
– Давно, Максимко. Году в тридцать четвертом ли пятом, сразу после как Кирова убили… Почин тогды был от правительства: «Даешь пушнину, морзверя, рыбу! Заселим Артику и переселим!» Везде крупно пропечатано. Оно ж после «Челюскина»-парохода народ толпами на севера кинулся. Давай по всем островам Промысловы точки строить. Через каждые, почитай, тридцать-сорок верст – зимовье. Штоб, значит, если нужда застигнет, сосед рядом.
Набирали-вербовали народ и люди ходко ишли. Так и отец мой с матушкой, с братом, да мне четырнадцатой год, в Артику попали.
Лето здесь коротко. А навигацыя и вовсе. Где месяц, где меньше.
Тогды так делали: избы в Архангельске рубили, потом разбирали, – на пароход, и здесь ставили всей командой. И быстро: за неделю. Так в одно лето несколько промысловых точек открывали.
И мы так наше зимовьё. Да пристройку, баню, катух собачий.
Стали участок обиходить, да путики [4] на песца в тундру тянуть. Били моржа, лахтака, нерпу. Ворвань [5] в бочки закатывали. На «босого» [6] отдельной план был. Для себя оленя били, мясо совсем другое.