Поляна №1 (7), февраль 2014
Шрифт:
Но – странно – чем больше Славка смотрел на Новикову, тем меньше бомбовидных линий находил в ней. Голова, например, у Нинки, даже с начесом, была гораздо меньше, чем у Таньки Орловой, которая с прилизанными волосами напоминала головастика. Уши – тоже не локаторы какие-нибудь. Подбородок острый – не оковалком. И щеки у Нинки не дутые, как шары. И, между прочим, ямочки на щеках лучше, чем у Наташки Стешкиной – веселее.
Славка честно пытался срисовать Нинку, но не получалось. А тут еще натурщица заелозила:
– Долго
– До конца урока, – сказал учитель и строго добавил. – Сиди. Люди работают.
– Дурью маются!
– Назвался груздем, полезай в кузов! – приструнил ее художник, и она всем на удивление присмирела.
И ноги у Нинки мало были похожи на бомбы, и вся фигура – тоже. Грудь у нее, правда, смахивала на две лимонки, и кулаки, когда злилась, внушали опасение.
Прозвенел звонок. Нинка, гордая, сошла с трона, а через неделю заболела – так ее и не дорисовали. А, может быть, и не заболела, просто не пришла. К этому уже привыкли, так как все знали, что после седьмого класса Нинка пойдет на швейную фабрику и будет учиться в вечерке.
После каникул весна быстро расправилась со снегом, очистила речку, растревожила зверье, птицу, людей, и пошел по школе слушок: «Нинка на танцы ходит, пьет, кадрится со всеми подряд». В начале мая она объявила девчонкам на перемене:
– Все, девки, на работу устраиваюсь! Хватит баклуши бить.
И Славка стал полновластным хозяином парты.
Майская чехарда ветров, гроз, настроений, министерских контрольных пригасили слухи о Новиковой, но как только природа успокоилась, Нинкина тема вспыхнула вновь. Чего только не говорили о ней! И отец-то Нинкин в тюрьму попал, мать вышла за другого, родила ребенка и Нинку сюда послала жизнь устраивать. И тетка ее сама шляется, водку пьет. И Нинка уже была в больнице! Ну все знали в седьмом «Б» о ней.
А она работала ученицей на швейной фабрике, готовилась к экзаменам на разряд, ходила на танцы. С первой получки купила шпильки, со второй – белое платье с короткими рукавами, модное.
Впрочем, Славку это не интересовало. У него другая забота появилась. Поспорили они с Васькой на любовную тему. Мол, не пригласишь ты, Славка, девчонку на свидание.
– Не беспокойся! – отвечал Славка. – Надо будет – приглашу.
– Спорим, не пригласишь!
Славка понадеялся на бабушку: через день он должен был уехать на юг, но Васька прицепился к нему в тот вечер.
– Поспорили – приглашай!
– Да хоть сейчас возьму и приглашу Гальку! – Славка завелся, а Васька не успокаивался.
– Иди, приглашай!
Тут-то Славка опомнился: одно дело спорить, другое – приглашать! Невеселым шагом направился он от беседки к подъезду, где будто специально стояла и семечки лузгала Галька. Она смотрела на него, посмеиваясь, но, чем ближе он подходил к ней, тем лицо ее становилось спокойнее, грустнее, испуганнее.
– Ты чего, с печки свалился? Смотришь, как бандит
Славка будто не слышал ее, промямлил второпях:
– В одиннадцать приходи к дачным воротам. Ждать буду.
– А зачем? – Галька вроде не тупая была, но иногда на нее что-то находило.
– Надо, – буркнул он и ушел к другу.
– Так она и придет, держи карман шире! – ухмыльнулся Васька. – Приглашать-то уметь надо!
И чего он в тот день пристал к Славке, какая его муха укусила?!
Без пяти одиннадцать Славка пришел к воротам дачных участков. Там тополя высокие шумели, да облака ворочались по небу – и больше никого.
«Черт побери! Черт побери!» – ругался Славка с полчаса, но никто на его зов не приходил.
Он уже собрался идти к Ваське на осмеяние, но увидел на тропе, убегающей по косогору к реке, белое пятно, которое приближалось к нему странным манером: с резкими наклонами вправо.
– Хромой какой-то, – подумал Славка, а пятно тем временем превратилось в женщину, кандыбавшую на одной шпильке, а еще через минуту он узнал Нинку!
– Ну, падла, ты еще пожалеешь! – отчаянно всхлипывала та. – Попоешь у меня!
Размахивая сломанной шпилькой, она прохромала мимо Славки, но, замедлив ход, повернулась, спросила:
– Ты, что ль?
– Кто же еще!
– Ха, ученик! – хмыкнула Нинка и двинулась дальше.
«Шпильку сними!» – хотел он крикнуть, но она сама остановилась, сняла шпильку, повернулась и, припадая по инерции на правый бок, подошла к Славке, прижала туфли к животу.
– Ты чего? – молвил он, а Нинка как-то нерешительно шагнула к нему и… положила растрепанную июньским ветром голову на окаменевшее мальчишеское плечо.
– Ты чего, Нин? – прохрипел Славка, чувствуя жгучие, прожигающие футболку слезы, едкий запах духов, жар грудей-лимонок, винный перегар и легкую дрожь ее тела и тела своего.
– Нин, ну ладно тебе? – бубнил он, а она приподняла голову, посмотрела бесшабашными глазами в его глаза – напуганные, дернулась от всхлипа, тукнулась ему в грудь, взревела тихо:
– Ой, Славка, к мамке хочу! Надоели они мне все, падлы!
Он хотел обнять ее, сказать что-то, но руки не поднимались, язык не ворочался.
– Ну ладно тебе, Нин, – молвил он, прильнул дрожащими губами к корешкам русых нежных волос.
И пронизанные нервной дрожью губы его почувствовали вновь тот удивительно-чистый (какой-то весенний!), прятавшийся в корешках запах Нинкиных волос, который никакая косметика не смогла убить. Он молчал, она вздрагивала все реже, успокаивалась. Успокоилась – отпрянула от него:
– Ну, все, наелись! Пошла я!
Она уже скрылась за поворотом, высохли слезы ее на Славкином плече, а он все не двигался с места и шевелил губами, на которых трепетал весенний запах Нинкиных волос: «К мамке хочу!»