Полынь-трава

Кикнадзе Александр Васильевич

Полетели в сторону столы. Отломав от плетеного венского стула ножку, Столяров Василиском двинулся на врага, дыша винным перегаром.

— Остановите его, — не боязливо произнес Болдин. — Остановите, или я продырявлю его медный лоб. — С этими словами Болдин вытащил из заднего кармана браунинг, сбросил предохранитель и направил дуло в потолок.

Неожиданную прыть проявил в роковую эту минуту руководитель хора Солодухин. Сила, перебившая чувство самосохранения (Солодухин на одну только секунду представил, что станет с хором, если

он потеряет главного солиста), заставила его с юношеской прытью заслонить собой дядю Борю. Забыв о достоинстве, плюхнулся на колени и на коленях приблизился к Болдину, обхватил его ноги и проговорил:

— Не губите, не губите, Павел Александрович, у многих дети малые.

Видно, хмель вылетел из головы Столярова или жалко стало старого друга, всего себя вложившего в хор и сейчас постыдно стоявшего на коленях, но что-то оборвалось в могучем басе, и произнес он, обращаясь к Солодухину:

— Встань, Ванюша, не срамись. Не трону я пальцем твоего Павла Александровича. Но ежели у него желание появится встретить меня в другом месте, передай, что всегда буду к его услугам, а теперь встань, прошу тебя… вот так.

А Ксения успокаивала мужа. Давно не видела его таким. Дышал порывисто, и росинками выступил на лбу пот.

Ксения, не расстававшаяся с успокоительными каплями, тщетно пыталась открыть пузырек. Руки дрожали и не слушались ее.

Болдин хорошо помнил слова Голсуорси: «Самой страшной трагедией в жизни является полная невозможность изменить то, что уже совершено» — и говорил себе: «Это не трагедия, это дар судьбы способному принимать решения».

Если бы только помимо его воли, желания не приходили сны о доме!

Николай рос юношей самостоятельным и в достаточной степени самолюбивым. Родителей чтил меньше, чем чтут их обычно в России, но при всем том заметно больше, чем это принято в Новом Свете. Знакомые ставили Николая в пример своим детям и искренне завидовали Болдиным. Им не раз приходилось слышать:

— О, это время, этот темп — они лишают родителей радости видеть, как растут их дети. Получил шоферские права и, пожалуйста, дни и ночи проводит в машине. А вот где и с кем? И потом эти отвратительные парки, куда въезд только на машинах с погашенными фарами. Ужас, как быстро растут дети!

Однажды Павел Болдин возвращался домой поздно ночью и решил сократить дорогу, проехав через парк. По рассеянности забыл выключить фары, они освещали стоявшие на обочинах машины, в которых забавлялись юные пары. Услышал выстрел и ничего не понял поначалу. Но неожиданно одна из его фар погасла, он почувствовал легкий толчок, вышел из машины и в то же мгновение разлетелось стекло и другой фары.

Из-за кустов послышался грубый окрик:

— Эй, шляпа на цыпочках, жизнь надоела? — И визгливый девичий голос: — Давай к нам, папочка, у нас хорошо и много виски.

На следующее утро сумрачно сказал Николай:

— Папа, ты или не заезжай в тот парк

или уж, во всяком случае, не забывай выключить свет. Могла быть большая неприятность. И потом — туда в одиночку не ездят. Запомни это.

Павел Александрович едва сдержался, чтобы не спросить: «А ты откуда знаешь, где я был?»

В двадцать два года Николай привел домой длинноногую большеротую подругу и, обратившись к матери, пробасил:

— Это Дора. Мы поживем немного и, возможно, поженимся.

— Рада познакомиться, — заученно произнесла Дора, окинула оценивающим взглядом обстановку, перевела взор на отца Николая и потом на мать.

Канадский антибольшевистский комитет (КАНАКО) давно приметил Николая Болдина — парня самостоятельного, взрывного и, судя по всему, достаточно честолюбивого. Вовлечь его в группу было бы большой удачей. Это почти наверняка открывало доступ к кошельку его богатого отца. Постарались представить себе образ жизни Николая и круг его интересов. Заметили, что он любит проводить субботние вечера в кинотеатре «Колизей».

Способ вербовки, хотя и не отличался новизной и оригинальностью, сработал удачно.

Осенним вечером 1934 года Николай и Дора зашли в «Колизей», где без перерыва крутили ранние чаплинские фильмы. Заняли боковые места. К их приходу готовились. Через несколько минут прямо перед Дорой сел здоровенный широкоплечий верзила-мулат, заслонивший спиной пол-экрана. Он держал в руке стаканчик мороженого и уписывал его, громко чавкая. Сидевшая рядом девушка (она была в два раза меньше соседа) время от времени говорила:

— Тише ты, Джимми, дай людям кино смотреть.

А он демонстративно оборачивался и спрашивал:

— А где люди? — И гоготал.

— Пересядь на мое место, — предложил Николай Доре.

Джимми, куражась, пересел тоже, снова загородив собой пол-экрана.

Николай не любил ввязываться в ссоры, да и сейчас у него не было никакой охоты портить настроение. Миролюбиво спросил, постучав пальцем по спине верзилы:

— Получил удовольствие?

— А ты чего руками размахался? Представь себе на минуту, что будет, если я дотронусь до тебя. — Парень загоготал, дыша винным перегаром. — За свои деньги где хочу, там и буду сидеть. — Демонстративно развалился в кресле, положив руку на спинку и обняв подругу за плечи. При этом он постарался заслонить рукой экран и от Николая.

— Убери руку, приятель, — все еще мирно попросил тот. На его слова не обратили внимания.

Николай почувствовал, как покидают его рассудительность и выдержка. Он знал, что сейчас сделает и скажет что-то такое, о чем, возможно, будет жалеть. Но перед ним сидел самодовольный, наглый тип. Кто-то должен был поставить его на место. Люди вокруг делали вид, что это их не касается. Они даже не обернулись, чтобы посмотреть, кто им мешает.

— Если ты не уберешь руку, приятель, сделаю тебе больно.