Полынь-трава
Шрифт:
«Нужен ты мне, падла», — зло подумал тот и, повернувшись к пьянице спиной, сделал несколько шагов. Его окликнули:
— Пердонеме усте… ага эль фабор… фосфорос4…
Завалков беспомощно развел руками, давая понять, что не может оказать услуги. И в тот же момент получил чудовищной силы удар ногой в пах, согнулся, не успев крикнуть или выстрелить… На него набросились, заткнули рот кляпом, оттащили к бесшумно подъехавшей машине без огней, надели наручники, втолкнули в кабину, и машина так же бесшумно удалилась. Тем временем шесть детективов, держа на изготовку пистолеты, поднимались с профессиональной
— Что будем сделать с хирургом? — спросил Матковскис, испытавший садистское удовольствие от сознания, что его боятся, что от одного легкого движения его пальца зависит чужая жизнь. Он привык убивать, он умел это делать и сейчас ждал одного только знака Алпатова, чтобы отправить к праотцам этого врача.
— Он нам больше не пригодится?
— Кому вообще может пригодиться эта падаль? Пора кончать и уходить, — бросил Слепокуров.
— Ну тогда давай его в… — Алпатов поднялся, сделал шаг к двери, чтобы не видеть того, что сейчас произойдет. Матковскис поднял пистолет.
Звон разбитого стекла заставил его вздрогнуть.
Раздалась команда:
— Оружие на пол! Руки вверх!
ЭПИЛОГ
Подмосковье. Декабрь. Спокойный лунный вечер. За окном неподвижные, будто написанные маслом березы, припорошённые снегом. Тропинка, спускающаяся к обледенелому пруду. На дворе мороз, напоминающий о себе жалобным потрескиванием стволов в роще.
В углу рабочего кабинета камин. Весело перемигивающиеся искорки притягивают взор и заставляют забыть о стуже, сковавшей землю.
Широкий старинный дубовый письменный стол на фигурных ножках. Два венских кресла. Качалка близ камина. И библиотека во всю стену — до потолка. Должно быть, не один десяток лет собирали ее.
Обстановка комнаты напоминает рабочий кабинет в малопримечательном немецком городе. Это собрание книг попутешествовало по Европе и сменило немало временных хранителей, пока в целости и сохранности не было доставлено в Подмосковье.
Столь крепко привязывается обычно к своим вещам и книгам кабинетный работник.
Чьей может быть эта комната? Филолога, стремящегося проникнуть в тайну неразгаданного манускрипта? Историка, задавшегося целью проследить пути миграции древних народов? Или, может быть, профессора-правоведа, поставившего жизненной целью сличение законов разных государств?
Но почему же этот человек с седыми усами не любит подходить к окнам ярко освещенной комнаты, чтобы полюбоваться на припорошенные снегом березы, будто написанные современным ультранатуралистом, на тропинку, убегающую к пруду? Или равнодушен к природе?
Просто он не любит ситуаций, при которых его могут видеть, а он — нет.
До конца дней у разведчика не пропадает эта привычка. Даже когда он в полной безопасности. Дома.
На следующий же день после того, как из Лондона исчез разведчик Сидней Чиник, были приняты экстренные меры розыска: перекрыты дороги, взяты под наблюдение вокзалы и аэродромы, полетели тревожные шифровки. Западноевропейские газеты запестрели заголовками: «Бегство или похищение?..», «Сидней не оставляет следов…», «Он слишком много знал…».
Расследование было поручено высшим офицерам. Началось тщательное изучение родословной,
Операция, связанная с Русским исследовательским центром, была одной из операций, проведенных за рубежом сыном старшего помощника капитана крейсера «Вещий Олег». Но она оставила о себе память, ибо проходила в условиях «полного отрыва».
Полковник Сидней Юрьевич Чиник рассказывает:
— План, разработанный Евграфом Песковским, представлялся единственно возможным, но угроза над ним нависла в самом начале. За полтора часа до готовившегося нападения группы Уразова на клинику Висенте Аррибы его двоюродного брата, полицейского бригадира, не было дома. К счастью, его удалось разыскать. Я предупредил по телефону, чтобы он никуда не отлучался, ибо скоро ему будет передана важная информация. Торопливые вопросы бригадира, перемежавшиеся проклятиями, я пропустил мимо ушей, однако добавил, что речь идет о жизни близкого ему человека. Бригадир был в достаточной степени наэлектризован и потому, когда примчался во главе полицейского отряда на улицу Карретас, дал волю мстительным чувствам. Через несколько минут после того, как на улице Карретас раздались выстрелы, дежуривший в центре Болдин-младший получил по телефону известие о захвате Алпатова и трех его сообщников. Одновременно был передан якобы исходивший от Алпатова приказ об освобождении группы и совет, как лучше это сделать.
Примчавшийся на улицу Карретас разведчик-мотоциклист из центра подтвердил анонимное сообщение о перестрелке. На рассвете объявили тревогу, и группа вооруженных боевиков покинула Безымянный с целью отбить Алпатова.
Этим и было решено воспользоваться для освобождения Песковского. Скажу лишь, что операция вряд ли удалась бы без помощи Илии и Кавазоса. Они всю ночь провели в моторке, спрятанной в кустах, ожидая сигнала, а получив его, действовали решительно и умело. Илиа, первым переправившийся на остров, выяснил, что Песковского охраняет один человек (это был Фалалеев). Его взял на себя Арнульфо Кавазос. Скрученный часовой с кляпом во рту был водворен в камеру, из которой освободили Песковского. Под утро Кавазос доставил нас с Евграфом к границе.
После ареста главарей так называемого исследовательского центра в местных газетах под вершковыми заголовками появились статьи о «бандитском налете на дом честного врача», о «самоотверженных действиях полиции», сумевшей «в последний момент пресечь преступный акт террористов», что же касается либеральной газеты «Насьон»…
Чиник подошел к книжному шкафу и, вынув одну из папок, открыл пожелтевший от времени номер с заголовком на всю первую полосу: «Теперь мы их знаем: военные преступники под вывеской научного центра». Ссылаясь «на источники, заслуживающие доверия», газета рассказывала о том, какую роль играл в войну Алпатов-Уразов и его компания, о приговорах, которые были заочно вынесены им советским судом.