Полынь-трава
Шрифт:
Поздней ночью Павел Александрович первый раз позвонил по телефону, который назвал ему Сидней. Трубку подняли тотчас, будто ждали звонка. Извинился и произнес фразу, о которой они условились:
— Пожалуйста, передайте моему другу, что мне надо переговорить с ним, — Не назвал ни себя, ни Сиднея. Но услышал в ответ любезное:
— Ваш друг постарается сделать это. Куда ему удобнее звонить — домой или в оффис?
— Буду ждать дома. Благодарю.
На рассвете услышал:
— Доброе утро. Мне передали вашу просьбу. Я далеко.
Болдин еще накануне продумал
Он скажет о странном визите Николая не сразу, не вдруг и сделает это как бы между прочим. А сперва поинтересуется делами и планами Сиднея, пригласит в гости. Позволит себе поговорить о погоде. И только в конце даст понять, ради чего на самом деле звонил и разыскивал Сиднея. Но сейчас этот план, казавшийся таким разумным ночью, забылся сам собой. Сразу за «добрым утром» Павел Александрович произнес:
— У меня был Николай. И расспрашивал о нашем общем знакомом. А вчера неожиданно исчез.
— Понял вас, Павел Александрович.
ГЛАВА VIII
На острове Безымянном шло заседание штаба Русского центра. Сидевший на председательском месте Алпатов бросил взгляд на часы над камином и удовлетворенно оглядел присутствующих. До начала еще целых четыре минуты, а все в сборе. «Дисциплина», — подумал он. Это то, за что он с самого начала так энергично боролся, к чему старался приучить подчиненных. Они дали торжественное слово не пить сверх нормы, не иметь секретов, отчитываться в финансовых делах и извещать Центр о каждой новой связи.
— Господа, я хотел бы заметить, сколь облагораживает наш национальный характер новая, так сказать, страна пребывания. Ничего похожего не было раньше. Если бы у себя дома мы имели такую налаженную дисциплину, не допустили бы семнадцатого года.
Снова бросив взгляд на часы, замолк, давая понять, что до официального открытия заседания есть еще время и каждый из пришедших может использовать его по-своему. В разных концах зала возникали беседы, которые, как хорошо знал Алпатов, пресекутся ровно в восемнадцать ноль-ноль.
Шевцов неловко складывал из спичек пирамиду своими, уже тронутыми подагрой, пальцами. Она то и дело осыпалась, Шевцов упрямо складывал снова. На его лице была написана скорбь, которая все чаще и чаще стала посещать Шевцова в связи с запоями. Могучей комплекцией, мясистым лицом, украшенным ежиком седеющих пепельных волос, он напоминал сейчас циркового борца, все мысли которого заняты предстоящим поединком. Он старался казаться гораздо значительнее, чем о нем думают, и изображал некую загадочную фигуру, которая еще покажет себя… он просто не понимал, считал нелепым то сострадание, которое время от времени читал в глазах окружающих.
В центре ему доверяли все меньше, он постепенно отодвигался на второстепенные роли. Не желая с этим мириться, Шевцов делал беспомощные попытки где можно и где нельзя напоминать о себе.
Через два стула от Шевцова сидел Николай Болдин. Чуть дальше — Томас Шмидт, перебирая массивные янтарные четки и время от времени отвечая на вопросы Слепокурова.
— Не понимаю, почему вы изменили себе вчера, не поставили на Ласку и Удода — двух явных фаворитов?
— Именно потому и не поставил, — отвечал Слепокуров. — Когда их выставляют в одном забеге, держи ухо востро. Обязательно сыщется темная лошадка.
— И ею оказалась Ласточка. Я поставил на нее, но только в ординаре. Надо было рискнуть на Ласточку против Ласки.
— Мне тоже не понравилась Ласка на кругу… Кажется, нас сегодня что-то ждет?
— Кажется.
Ровно в восемнадцать разговоры умолкли как по команде. Алпатов поднялся, поправил френч, откашлялся и недоуменно посмотрел на Шевцова, продолжавшего выстраивать спичечные небоскребы. Тот перехватил взгляд, стушевался. Мясистой ладонью смел спички и, не складывая их в коробок, чтобы не отвлекать и не задерживать председателя, опустил в карман.
— Господа, позвольте открыть заседание, — произнес Алпатов, по привычке смахивая воображаемые пылинки со стола и оглядывая пасмурным взором сидевших. — Сегодняшнее наше заседание не будет обычным.
Аудитория подобралась, на лицах отразилось настороженное любопытство.
— Прошу с доверием отнестись к моим словам, вынуть оружие и положить его вон туда, — Алпатов указал жестом на круглый стол, стоявший у стены. — Для чего это надо сделать всем без исключения, я скажу ровно через три минуты, — С этими словами Алпатов вынул из заднего кармана браунинг. Оружие оказалось еще у четверых из семнадцати.
Когда все вернулись на свои места, Алпатов спросил:
— Никто не забыл сделать то, о чем я попросил? — И, обратившись к Завалкову, сказал: — Отнесите, пожалуйста, эти игрушки, Захар Зиновьевич.
Когда Завалков вернулся, Алпатов продолжил свою речь:
— То, о чем я сообщу вам, очень серьезно, потому нам надо быть абсолютно убежденными в том, что среди нас не оказалось ни одного вооруженного человека. Для этого я прошу вас, Завалков, и вас, Фалалеев, сделать обыск. Да-да, обыск. И начать с меня. — Алпатов полуобернулся к Завалкову, поднял руки, как поднимает сдающийся в плен. Тот привычным жестом провел ладонями по бокам, похлопал по груди, по спине.
— Что же это за шутки за такие происходят, что за загадки нам задают? Вы что-нибудь понимаете? Я лично ничего не понимаю, — прошептал Шмидту Слепокуров. — Вроде бы вместе работаем, а будем заглядывать друг другу не только в душу, но и в карманы. Что-то не то.
— Вам же обещали, скоро узнаете. — С этими словами Шмидт поднял руки, как бы привлекая к себе внимание Завалкова.
— Это тоже туда? — спросил тот, извлекая из кармана Шмидта маленький ножик в кожаном футляре.
— Тоже… Все, что режет, колет и стреляет, — распорядился Алпатов.