Полюшко-поле
Шрифт:
Хозяин хаты с опаской прислушивался к словам жены и, как бы стараясь заглушить их, чиркал спичками.
— Зря добро переводите. — Пляшечник, закурив козью ножку, затянулся.
Последним в хату стремительно вошел Кролик:
— Товарищ старшина, полицаи… — и словно прикусил язык, да поздно: несмотря на все предупреждения, все-таки произнес он запретное слово.
Хозяйка с мужем переглянулись. Пляшечник, поправляя на рукаве широкую синюю повязку, грозно заметил:
— А мы кто? Одного поля ягоды.
Дверь с шумом распахнулась, и Христя увидела
— Что за люди?! Кто такие? — кольнул глазами старик.
— Свои, папаша!
— Свои?! Те, что корову со двора свели. Какой я тебе папаша? — помахивая плеткой, напустился жилистый старик на Бугая. — Я тебе покажу, сукин сын… Запляшешь у меня под свинчаткой. Предъявляйте документы!
— Можно и документы показать. Зачем так горячиться? Они у нас в полном порядке, господин начальник полиции.
— Староста!
— Господин староста! — с подчеркнутым уважением поправился Синокип и развернул командировочное предписание. — На трехдневный сбор направляемся в Переяслав. — А про себя подумал: «Знакомая морда, где-то я встречал этого старика со струистой бородкой. Да это тот вахмистр… В лесу его видел на вороном коне у партизанской землянки».
— Грамотный. Сам вижу, — смягчился Кваша, возвращая документы Синокипу, Пляшечнику и Кролику. — А вот ваше дело швах, — просматривая справки Бугая и Нины, прошамкал он. — Окопы рыли. Большевикам оборону строили. Задерживаю. Пройдете проверку в немецкой комендатуре. Выходи! — Староста указал плеткой на дверь.
— Куда же вы, Яков Васильевич? Вы в нашей хате редкий гость, — засуетилась Христя. — Прошу вас присесть к столу. Вареники с сыром только что поспели. И сметанка свежая. — Она загородила дорогу. — Нет, я вас так не отпущу, хоть вареничков отведайте.
— Господин староста, а по маленькой, а? По лампадочке, как говорит теперь у нас в Гречаниках батюшка. Давайте за наше приятное знакомство… — Пляшечник отстегнул от пояса флягу. — Чистый спиртик… По рюмочке пропустить — прелесть!
— Спиртик, говоришь? — в нерешительности приподнял картуз Кваша.
Пляшечник заметил, как блеснули глаза у сыновей старосты.
— Девяносто шесть градусов, золотая проба! — прищелкнул языком Пляшечник.
— Ну, разве что по рюмочке, — согласился староста.
— Садитесь, садитесь. — Христя метнулась к печке. На столе появилась миска с горячими варениками.
Пляшечник взял миску, встряхнул вареники.
— Пусть в нашей жизни будет так: сверху ты или снизу, а чтоб всегда плавал в масле.
Староста одобрительно кашлянул в кулак и потянул в ноздри запах разливаемого в граненые стопки спирта.
После первой чарки все жадно набросились на вареники. Пляшечник снова налил старосте и его сыновьям. Те, даже не моргнув глазом, выпили по второй. Старик, обмакнув в сметану вареник, покосился на Ивана и Нину.
— Вам, задержанным, кукиш… Оборону красным строили.
— Слышь, батя, а немец им с неба, с красного солнышка, листовочку: «Дамочки, заройте ваши ямочки».
«Это тот гад, что нашел в лесу партизанский тайник, — подумал про себя Синокип и взглянул на младшего сына старосты, который, видно, страдал запоем и уже от двух стопок охмелел. Лицо его было нездоровое, желто-зеленое, как лист капусты. — Он уже не в счет, от одного щелчка полетит под стол, а с теми двумя справимся, посмотрим, как пойдет дальше». — И он незаметно подал Бугаю знак: будь начеку.
— Вы Советам оборону строили, — снова покосился на Ивана и Нину староста. — Эх вы, бараньи головы, лопата и пехтура, а немец наш благодетель — машина! Все немцы на машинах, да еще на каких! А едят, как едят! — поднял на вилке вареник Кваша.
— Наши харчи у них, Яков Васильевич, налоги большие благодетели берут, и яйки, и млеко, и сало, и мясо — давай и давай. Нельзя ли вам как-нибудь заступиться за нас?
— Вот еще дура баба, — буркнул староста, запихивая в рот вареник.
— Да вы кушайте, кушайте, это к слову пришлось… — метнулась Христя к столу с новой миской вареников.
Иван почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Запах свежей пищи назойливо лез в ноздри. Он почти с ненавистью посматривал на Кролика, который работал вилкой, как чемпионским штыком, и уже успел умять гору вареников. Ивану оставалось одно: молча проглатывать слюну. «Вот так облызня поймал, как говорят в Переяславе».
И вдруг его осенила дерзкая мысль.
— Да-а, босота и голь окопчики копала… — Кваша проткнул вилкой вареник.
— А я, господин староста, не босота и не голь! — Бугай так решительно шагнул к столу, что его товарищи насторожились. — У меня в Переяславе два каменных дома, и при новой власти, да будет вам известно, я надеюсь стать их законным владельцем. Мой родной дядя большим капиталом ворочал, всю переяславскую ярмарку держал в руках. Вы, господин староста, человек пожилой и, должно быть, слышали о барышнике Петре Петровиче Губе? Имел он еще и ярмарочное прозвище — Блоха.
Вареник соскользнул с вилки, шлепнулся в тарелку. Староста выпучил глаза:
— А не врешь, самозванец?!
— Я самозванец? Я родной племянник Петра Петровича и его наследник!
— Садись, племяш, к столу. И ты, барышня, садись, — смягчился Кваша и погладил струистую бороденку. — Вот ты, племяш, и не знашь, что я всегда был первым другом Петра Петровича. Вместе с ним у батьки Махно служили, а потом на ярмарках верховодили, добрыми конями торговали. Мне кум родным братом был. Никогда ни в чем не подводил и ни в какой беде не оставлял. Царство ему небесное, а нам земное. Ну, племяш, выпьем за твое благополучное возвращение в Переяслав… Нет, ты погоди, прежде чем чокнуться с тобой, хочу кое-что спросить. Ответь мне только на один вопрос. Какая икона висела в спальне Петра Петровича, а?