Помеченный смертью
Шрифт:
– Где твое место? – спросил, глядя девушке в глаза. – Покажи.
Она показала – здесь, мол, у окна – и даже не успела руку опустить, как Рябов сгреб ее в охапку и швырнул на стул. Тот самый, на который она и показывала. Девушка обрушилась на стул, и он рассыпался с хрустом, щепки разлетелись в стороны: хрупкая здесь мебель, оказывается. Рябов допил компот и пошел к двери.
– Ублюдок! – сказала девушка ему в спину. – Я тебе это припомню.
Это было все, что она могла сказать.
А через пару часов они опять встретились.
– Ты новенький, что ли?
Рябов как раз терзал особо мудреный снаряд, мышцы напряглись, и даже вены на лбу вздулись, и поэтому он ответил не сразу, а с задержкой, переводя дух:
– Я – старенький.
– Что-то я тебя не видела прежде.
– И я тебя, – равнодушно сказал Рябов. – Хотя околачиваюсь здесь с девяностого года.
– Ты – с девяностого? – не поверила девушка. – Не блажи.
Лживость Рябова не прибавила симпатии к нему, только он не знал – ни того, что не симпатичен, ни того, что лжет. Сам он был уверен, что действительно является старожилом здешних мест.
Занятия продвигались успешно. Даруев лично следил за происходящим и каждого очередного инструктора, который занимался с Рябовым, после занятий опрашивал подолгу и с пристрастием. Важно было знать, в какой форме находится Рябов, много лет прошло с того времени, как этого человека перебросили к побережью Африки, где не было ничего – ни инструкторов, ни каждодневных изматывающих занятий. Там, на острове, Рябов даже не знал, что он Рябов. У него было новое имя, новое прошлое, и не истерлись ли в тех условиях вложенные в него знания? После бесед с инструкторами Даруев верил, что все восстановилось. Физические кондиции Рябов сохранил, психологические способности остались в пределах нормы. Все, что было в Рябова заложено много лет назад неведомыми Даруеву людьми, сейчас всплыло, и это можно было использовать.
Иногда Рябов Даруеву представлялся этаким черным ящиком, непонятно устроенным механизмом, о котором никогда нельзя сказать с уверенностью – что там у него внутри. Этот человек все схватывал на лету, был сметлив и исполнителен, но при этом никогда не выражал своих мыслей вслух, да и думал ли он вообще – Даруев не мог сказать с уверенностью. Непроницаемое лицо и ничего не выражающий взгляд. Даруев однажды даже поймал себя на мысли, что запросто мог бы испытывать страх перед этим человеком, если бы не его бездумная, почти автоматическая исполнительность. Такой исполнительный он был не очень страшен. Не совсем понятный механизм, который, тем не менее, выполняет строго определенные и вполне понятные функции. Надежно, а
Только однажды этот черный ящик немного приоткрылся. Даруев с Рябовым шли по аллее, и вдруг Рябов сказал:
– Я хочу поехать на кладбище.
Это было так неожиданно, что Даруев даже в первое мгновение опешил.
– На кладбище? – переспросил он, собираясь с мыслями.
– Да. К родителям.
Его родители действительно умерли, сейчас Даруев вспомнил. В личном деле об этом была запись.
– Это вряд ли возможно, – с сомнением сказал Даруев, еще не определившись, как следует себя вести.
Но Рябов, всегда невозмутимый, проявил внезапное упрямство.
– Я не был там много лет, – сказал он.
«Да, с девяносто первого года как минимум», – подумал Даруев. Еще он подумал, что был прав, когда сравнивал Рябова с черным ящиком. Что было там, в его прежней жизни? И можно ли сейчас вложить в него вот эти подробности – будто он на могиле родителей побывал совсем недавно. Ну, предположим, месяц или два назад. Надо поговорить с доктором.
Даруев нахмурился. Хотя какой, к черту, доктор! Через несколько дней Рябов выполнит то, чего от него ожидают, и будет отправлен в «отстойник» – на свой остров. И снова не будет знать ничего – ни того, что он Рябов, ни того, что уже много лет не плакал на родительской могиле. И к чему тогда все это?
– Никакого кладбища! – сказал жестко Даруев. Он уже все решил. – На ближайшее время – никаких отлучек из расположения базы.
Рябов на это ничего не ответил, и на лице, кажется, ничего не появилось, но Даруев на всякий случай смягчил тон:
– Через две недельки, Дима. Я тебе обещаю.
Он произнес это с легким сердцам, потому что знал – через две недели Рябова не будет. Будет Кирилл Митяев.
Даруев засмеялся и потрепал идущего рядом человека по плечу.
– Все будет хорошо, Дима. Вот увидишь.
19
Алексеич был в белой рубашке, что наводило на подозрения о наличии весомой причины. Даруев и спросил бы, в чем дело, да слишком был занят, лишь буркнул:
– Что-то ты, брат, вырядился сегодня. В оружейной смазке не вымажешься?
– Никак нет, Геннадий Константинович! – молодцевато отчеканил инструктор, и это у него получилось так звонко, что Даруев даже всмотрелся в лицо собеседника – не выпил ли.
Признаков опьянения не обнаружил, но строгость, тем не менее, с лица не согнал, спросил сухо:
– Как Рябов?
Сам Рябов стоял рядом, но получилось так, что, хотя разговор шел о нем, его все-таки будто здесь и нет. Привычка была такая у Даруева – курсантов не замечать.
– Справляется! – ответил коротко и уважительно Алексеич.
Не мог не похвалить Рябова, потому что рябовские успехи – это и его, инструктора, хорошая работа. Так вот получается.
– Посмотрим, – всё так же сухо сказал Даруев, – Дай-ка ему винтовку.