Помереть не трудно
Шрифт:
— В деревне должен найтись разворот, — сказал я. — Какая-нибудь центральная площадь, или ещё что…
— Некогда, — отмахнулся Владимир и взялся за передок. — Ну, чего стоите?
Мы с Алексом подхватили машину под багажник, и широко ступая, развернули мордой к Москве. Не скажу, что это было легко. Но и не тяжело. Во всяком случае, я ожидал большего…
— Что за заседание? — выбрались на шоссе мы на удивление быстро. Владимир бодро жал на газ, Чайка летела над дорогой.
— Совет
— Или пустить в расход? — договорил я за него.
Сделалось муторно. Почему решение о моей судьбе должны принимать какие-то посторонние, совершенно чужие мне люди?
— Ну, не надо так круто, — сказал, не поворачивая головы, Владимир. — В Совете вполне адекватные люди.
— Адекватные? — на этот раз вспылил Алекс. — А кто принял закон о Тройчатке?
— Ну, у всех бывают перегибы, — постарался успокоить его Владимир.
— Из-за этих перегибов любое наше действие автоматически становится уголовно наказуемым, — проворчал шеф. — И вертись теперь, как уж на сковородке. Доказывай, что ты не индюк…
— Оставь в покое фауну, — Владимир прибавил газу и аккуратно обошел фуру, пылившую на всю дорогу песком из-под брезентового тента. — Они всё равно делают много хорошего.
Алекс посмотрел на друга, а потом поджал губы. Скорбно покачал головой…
— Володенька, а ты перестал быть либералом. Вспомни, ещё каких-то тридцать лет назад ты готов был сражаться с Советом до последней капли крови. А ведь это — те же самые люди.
— Времена меняются, — буркнул Владимир, вцепившись в рулевое колесо. Было видно, что костяшки пальцев его побелели от напряжения.
— Да-да-да, — раздраженно закивал шеф. — И мы должны измениться вместе с ними. Но ты?.. Ты же волком готов был выгрызать этот их бюрократизм, эти бесконечные пункты и подпункты о вменяемости и невменяемости. А теперь? Что изменилось?
— Изменился угол зрения, — грубо бросил Владимир. — Всё, знаешь ли, зависит: по какую сторону баррикад лично ты.
Я слушал во все уши, и ничего не понимал. Хотя говорили и по-русски, сейчас это был совершенно незнакомый язык.
— Если помнишь, я тоже состою в Совете, — флегматично сказал шеф. — И что греха таить, бывал я на этих баррикадах. И по ту сторону, и по эту. И даже сверху. Но я никогда, ни при каких обстоятельствах, не собираюсь быть ПОД.
Владимир ударил по тормозам. Чайка пошла юзом, и хорошо, что в этот момент на дороге, кроме нас, больше никого не было.
Меня кинуло на левую дверь.
Съехав на обочину, Владимир отстегнул ремень безопасности, и всем телом повернулся к нам, упёршись рукой в спинку сиденья.
— Ты думаешь, я прогнулся, да? — тихо спросил он. — Думаешь, встал на задние лапки и принялся жонглировать кусочком сахару? А ты знаешь, что это такое: когда к тебе приходят, и тащат
— А за деревнею — дыра, — неожиданно сказал шеф таким голосом, что Владимир замолчал. — А в ту дыру, наверно, валилось солнце каждый день. Медленно. Но верно.
Установилась такая тишина, что стало слышно, как где-то в небе, над зеленеющими полями, поёт жаворонок.
— Ты помнишь, что было после того, как ты сочинил эту ману, Володенька? — тихо спросил Алекс.
— Катастрофа Юнкерса под Тифлисом. Смерть патриарха Тихона… Да что ты мне нудишь? — Владимир ударил кулаком по рулю. Вся машина содрогнулась. — Очень хорошо я всё помню. И поэтому — именно поэтому — я перестал быть либералом. Потому что лучше они — меня, чем я… всех остальных.
Мне припомнился мальчик Миша, которого мы встретили в поезде. Его навязчивая мелодия, и как этот самый поезд, завиваясь штопором, пронзал низкие тучи…
Владимир завёл двигатель, и злобно дёрнув длинный рычаг переключения передач, вырулил обратно на дорогу. Вдавил педаль газа.
— Я тебя не виню, — неожиданно сказал Алекс. — Ты всё делаешь правильно, Володенька, и я даже рад за тебя — за то, что ты теперь можешь обойтись… Извини. Я просто волнуюсь.
— Всё будет хорошо, — буркнул Владимир.
Дорога перед нами была бела и пуста.
Некоторое время Чайка летела невозбранно, в приоткрытых стёклах свистал ветер. Потом Алекс поёрзал на сиденье и спросил:
— Как ты думаешь: а почему Совет решил собраться именно сейчас?
Тон Алекса мне не понравился.
Я что хочу сказать: если уж он чувствует себя неуверенно, причём, до такой степени, что выражает это прилюдно… То что делать мне?
— Я лично смекаю, — после раздумий сказал Владимир. — Вервольфы подсуетились. Посуди сам: у них — неприятности, и расследовать их приезжает какой-то чужой дознаватель.
— А они привыкли к тебе, — кивнул Алекс. — Знают, чего ожидать, где соломки подстелить…
— А у тебя — ручной стригой, в роли помощника, — Владимир бросил мне через зеркальце дружелюбный взгляд и подмигнул. — Вот Пантелей и затемпературил. Решил разъяснить этого стригоя, а вместе с ним — и самого дознавателя.
— То есть, диверсия направлена против меня, — задумчиво кивнул Алекс. — Ну… это упрощает дело.
— Можно вопрос? — я всё-таки решил подать голос. — Почему, если вервольфы так хорошо относятся к Владимиру — расследование не поручили ему?