Поминки по ноябрю
Шрифт:
– Договорились, начальник.
Балков хмыкнул и подошел к калитке.
Калитка представляла собой тоже довольно прихотливое сооружение, состряпанное местным умельцем из самых разных деталей. Все это было бы, наверное, и интересно, если бы не было таким старым и ржавым.
Участковый, привычно приподняв калитку, толкнул ее и вошел во двор. Калитка повисла на одной петле и завалилась за забор.
Маленькая, лохматая с одного бока и абсолютно лысая с другого, собачонка, выползшая из-под дома, растерянно помотала хвостом, понюхала воздух, зевнула и снова заползла в свою
Подойдя к крыльцу, участковый постучал несколько раз в ближайшее окно, занавешенное изнутри рыжим одеялом.
– Дома, хозяин?! – крикнул Балков.
– Какого хрена барабанишь, урод?! – послышался недовольный мужской голос из дома.
Одеяло на окне задергалось, заколыхалось и отодвинулось в сторону. Наружу вытаращилась изможденная физиономия испитого мужика неопределенного возраста.
– Кто? Ну кто там?.. О, Тимофеич пришел! – изумленно воскликнул хозяин дома, и дверь через несколько минут, подчиняясь сильным толчкам и громкому мату, доносившемуся из дома, отворилась.
Выглянул хозяин.
– А что это ты не один-то? – хрипловато спросил он, не выходя, впрочем, наружу.
– Ну ты что же, Нахимыч, подводишь меня? – спросил участковый, не отвечая и заходя в дом. Для этого пришлось несильно ткнуть хозяина пальцем в грудь. Мужик отшатнулся, но не обиделся, а разулыбался во всю свою беззубую пасть и несколько раз хихикнул, обшаривая встревоженными глазками Балкова и Крячко.
Крячко вошел следом и сразу же полез за сигаретами. Запашок в доме, начинавшемся маленькой загаженной кухней, был таким неприятным, острым и назойливым, что нужно было срочно перебить его хотя бы сигаретным дымом.
– Тимофеич! Да когда я тебя подводил?! – завопил хозяин домика, сутулый, поистрепанный жизнью и алкоголем мужичок средненького роста. Одет он был в грязную телогрейку, в вытянутые на коленях и на заднице трикотажные штаны и в прорванные напротив больших пальцев ног тряпичные тапочки.
– А хозяйка твоя где, Нахимыч? – спросил Балков. Он прошел через кухню в комнату и сел на шатающуюся табуретку, стоящую около тумбочки, на которой громоздился старый черно-белый телевизор.
Помимо этой мебели в комнате стояла еще панцирная двуспальная кровать, покрытая лоснившимся матрацем.
На исцарапанной побеленной стене напротив двери висела страница журнала с портретом Эдиты Пьехи. Как видно, обитателям этого жилища были не чужды понятия о прекрасном. Но Пьеха все-таки смотрелась здесь странно.
Крячко вошел следом за Балковым, но присаживаться не стал, потому что, кроме кровати, садиться тут больше было не на что.
– Чего? – переспросил Нахимыч, беспокойно перебегая глазами с Балкова на Крячко и обратно. – Хозяйка-то… а хрен ее знает, где она. Если не завалилась куда-то, значит, к соседке пошла. Сам знаешь ведь, бабы языками работают, как змеи жалом раздвоенным… А как я тебя подвел, Тимофеич? – Нахимыч потоптался, пошмыгал носом, подумал и присел на свою кровать. Она под ним протяжно скрипнула. – Ты же меня знаешь, я всегда… как это?.. Гражданин и человек! – выпалил Нахимыч непонятную фразу и замер в ожидании.
– Да знаю, знаю, – Балков
– А как же! – чему-то обрадовался Нахимыч. – Пусть только сунется, гаденыш бородатый, и мы его это… – Нахимыч помахал рукой, не досказал свою мысль и снова замер.
– Слышь, Нахимыч, – голос Балкова стал жестким. – Что ты мне тут про гражданина лепишь? А вот люди говорят немножко другое про тебя!
– Врут, козлы драные! – заорал Нахимыч, даже не дождавшись сути обвинений. – Точно врут, Тимофеич! Я даже знаю, кто! Ты мне скажи, что они придумали, а я скажу тебе, кто. Что говорят-то?
Балков хитро посмотрел на Нахимыча, потом сделал вид, что он немного подумал и отмахнулся от возникших у него подозрений, будничным тоном спросил:
– В общем, так, Нахимыч. Помнишь, вчера крутого грохнули у нас на дороге в дачный поселок?
– А как же! В новостях еще что-то лепили. Не помню что, но говорили. – Нахимыч активно поддержал разговор. Он почесался, сморкнулся на пол и, засунув руку в карман телогрейки, зашуршал там пачкой «Примы». – Из автомата вроде или гранатой. Плохо помню, Тимофеич. А надо?
– Короче, Нахимыч, вот приехал человек из столицы, они там знают, что кто-то из наших все это дело видел, и даже уже слух идет! В Москве знают, а я не знаю! Почему так? Ты же мне вешал лапшу, что никто да ничего! – Последнюю фразу Балков почти прокричал, и Нахимыч ссутулился и вжался в спинку своей кровати. – Врешь мне, получается? А, Нахимыч?!
– Да это же, Тимофеич, это же… – Нахимыч покрутил головой и задумался. – Ну, в общем, и не знаю даже, кто мог-то… Место уж больно не наше. Это с дач кто-то мог…
– Не бубни! – прервал его Балков. – Дачи там еще дальше и до них чалить и чалить! А из наших никто не мог там шастать? Рыбаки, может, какие?
– Не клюет теперя! – убежденно заявил Нахимыч. – Не сезон ей, суке, это верняк.
– А кто видел? – продолжал наседать Балков на Нахимыча. – Давай соображай!
– А может, эти… – Нахимыч подался вперед и доверительным тоном, чуть понизив голос, быстро, взахлеб проговорил: – Может быть, патриоты наши хреновы? Молодняк этот фашистский? Вот они запросто и могли, а кроме них, и некому больше! Дело говорю, Тимофеич! Кроме них, дураков, там никто и не лазает. Только вот не знаю, вчера были они там или нет, не знаю. Но всю неделю они бродят, бродят, как уроды. Это они! – убежденно закончил Нахимыч. – Точно! Я чувствую!
– Какие еще патриоты? – тихо спросил Крячко у Балкова.
Балков, вздохнув, обернулся к нему.
– Да молодежь у нас тут есть такая продвинутая или сдвинутая, не знаю даже, как правильно, – пояснил он. – В Лимонова, писателя, влюбленная. «Лимонку» распространяют, короче, дурью маются от избытка энергии. – Балков снова повернулся к Нахимычу. – А я вот про патриотов-то и не подумал как-то. Почему думаешь, что они? Что им там делать?
– Да они же, как придурки, походы какие-то свои пионерские устраивают. Кроме них, некому там ошиваться. Если бабы по делам на дачи шли, так это раньше было.