Помни время шипов

Кошоррек Гюнтер К.

Мы предполагаем, что это была русская разведгруппа или солдаты, отбившиеся от своей части или заблудившиеся в тумане. Это был всего лишь небольшой отряд. Мы несколько раз стреляем из винтовок. В свете еще одной осветительной ракеты я вижу, как двое вскакивают и убегают прочь. Сраженный пулей, один из беглецов падает на землю. Три человека все так же лежат в снегу. Кто-то с нашей стороны что-то кричит по-русски. Должно быть, это кто-то из русских «Хиви», которые раньше были в обозе, а теперь остаются с нами на позициях. Один из русских отвечает ему. Потом он встает и поднимает руки. Остальные двое следуют его примеру.

Среди трех пленных две женщины, которых мы называем партизанками. Говорят, что они даже более фанатичны, чем солдаты регулярной Красной Армии. Обеим нечего уже скрывать, и они признаются, что заблудились в тумане с их отрядом из пятнадцати солдат. Их позиции нам и так уже достаточно хорошо известны. Мы знаем

и то, что их фронт каждый день все больше усиливается в численном отношении. На протяжении дня туман рассеялся. Но все еще остается дымка, так что мы можем видеть только на пару сотен метров вперед. Около полудня мы слышали за холмом звуки короткой стычки. Когда в темноте до позиций добрались доставщики провизии, они сообщили, что это был конный разведдозор русских, которому саперы позволили подойти поближе, а потом открыли огонь. В ходе перестрелки они перебили трех всадников с их лошадьми. Потому никого больше не удивляло, что в этот и в два следующих дня в наших котелках вместо жидкого «портяночного супа» (суп из белокочанной капусты) у нас была жирная трапеза с большим количеством мяса. Виерт проглотил сразу две порции. Потому последствия с болью в животе и поносом у него тоже были вдвое сильнее, чем у других. Наши животы просто отвыкли от такого сытного обеда. И мы могли только радоваться, что это не произошло во время атаки, иначе мы все, без сомнения, навалили бы в штаны до самого верха. Тем не менее, мы позже часто бы радовались, если бы нашли в котелке хотя бы маленький кусочек конины...

30 ноября. Еще на рассвете русским при поддержке танков удается с востока прорваться в деревню. Затем их отбивают объединенными усилиями в ходе контратаки. При этом наши танки проявили себя с самой лучшей стороны. После этого русские обстреливают деревню из тяжелого вооружения. Вечером последовала еще одна атака, которая тоже была отбита. Еду мы получили сегодня только после полуночи. Доставщики провизии снова приносят плохие новости. Они сообщают, что при контратаке сегодня утром вместе с двумя другими погиб также очень уважаемый всеми нами капитан саперов. Новый шок для нас. Какой-то другой офицер с примерно таким же званием, который несколько дней назад прибыл в деревню, взял на себя командование боевой группой. Однако мы ничего не слышали о нем, и он пока еще ни разу не появлялся у нас на позициях. Я также не верю, что неизвестный нам маленький офицер мог бы поднять наш боевой дух в нашей нынешней ситуации. Мы уже знаем, что здесь нам может помочь только чудо. Извне нам не стоит больше ожидать абсолютно никакой помощи. И об общем положении на фронтах нельзя услышать ничего позитивного. Доставщики еды и боеприпасов – это в большинстве случаев старослужащие водители и обозники, хорошие друзья и приятели которых остались в Сталинграде. С тех пор как согласно приказу фюрера город был объявлен крепостью, они шокированы и подавлены. Беседы с ними делают нас еще более неуверенными и боязливыми.

1 декабря. Сегодня все оставалось относительно спокойно. Враг только время от времени стрелял из минометов и «сталинских органов» по деревне и по нашим позициям. Но ночью к нам подобралась разведгруппа русских. Мы взяли в плен четырех советских солдат. Но на позиции Дёринга двое наших были ранены осколками ручных гранат.

2 декабря. Густой утренний туман рассеивается. В направлении железнодорожной станции Чир мы замечаем значительное усиление активности вражеских войск. Иду по траншее к стрелковой ячейке Майнхарда. Он о чем-то разговаривает с Дёрингом, который постоянно рассматривает вражеские позиции в полевой бинокль. – Дёринг предполагает, что русские готовятся к наступлению, – поясняет Майнхард. – Он заметил там у них много машин и танков. Они, по всей видимости, подвозят на грузовиках пополнение. Майнхард зол и раздражен тем, что противник так спокойно накапливает силы прямо перед нашими глазами.

– Эти свинопасы точно знают, что у нас нет артиллерии, иначе они никогда не осмелились бы на такую наглость, – ворчит он.

Мы еще один час наблюдаем за врагом, и потом мы уже знаем, что основная часть войск противника отправляется на юго-восток, к Верхне-Чирской. Там другая немецкая часть, вроде бы, защищает мост через Дон. Если русские захватят этот мост, то они окажутся у нас в тылу, и мы попадем в мешок. По блеску мы понимаем, что они будут наступать при сильной поддержке танков. Три стальных гиганта уже приближаются к нам, двигаясь вдоль железнодорожного полотна. Неожиданно слышим над собой в воздухе гул авиационных двигателей. – Это наши «штуки»! – возбужденно кричит кто-то. Напряжение мгновенно отпускает нас, мы радуемся как дети, только что получившие подарок. Значит, связь с высшими командными инстанциями все-таки есть! Может ли быть так, что помощь придет к нам с южного берега Дона? Лишь позднее я понимаю, что на самом деле никакой связи с нашими пикировщиками нет: летчики просто поняли,

что у нас происходит, и отреагировали соответствующим образом. И последующая поддержка «штуками» происходит тоже без связи с землей. Но мы каждый раз радуемся их появлению. Пусть на короткое время, но они все равно поднимают наш пошатнувшийся боевой дух. Сначала к нам приближаются три «штуки», затем еще три. Их атака перед нашими глазами на расположенные впереди позиции противника превращается в настоящий спектакль, от которого даже у нас, зрителей, по спине пробегает холодок. Один только вид вызывающей страх пасти акулы с острыми зубами, нарисованной на обтекателе двигателя самолета, заставляет понять, насколько ужасна будет катастрофа, ожидающая того, кто попадет под бомбы. Самолеты сначала опрокидываются на бок, затем, сопровождаемые оглушительным и все время усиливающимся воем, похожим на сирену, устремляются к своей цели. Сбросив бомбы, самолеты снова круто взмывают ввысь, после чего пикируют на новую цель.

Даже одно только психологическое воздействие на тех, кого бомбят, ужасно. Это похоже на настоящий ад, и звуки этого ада громко и отчетливо слышны даже на наших позициях, хотя все это и происходит довольно далеко. Через несколько минут в ясное небо поднимаются густые облака черного дыма. Мы видим, что несколько советских танков начинают двигаться на нас зигзагом, чтобы увернуться от пикирующих бомбардировщиков. Но у них нет никаких шансов на спасение, потому что «штуки» снова и снова сбрасывают на них свой смертоносный груз.

Отбомбившись, самолеты разворачиваются и исчезают за горизонтом. Многочисленные большие и маленькие клубы дыма еще долго показывают нам, сколько целей летчики поразили и уничтожили. В основном это танки, машины и тяжелое вооружение. «Штуки» сделали всю работу, и наступление пехоты было остановлено боевой группой южнее Дона. Мы очень четко можем видеть, что мост через Дон не был захвачен врагом. Но сколько еще продлится, пока этого не произойдет?

3 декабря. Вражеская артиллерия сначала стреляет отдельными выстрелами по деревне и по нашим позициям. Небо сегодня снова ясное, и мороз усилился. Но мы не рискуем растопить печку в блиндаже и потому ждем ночи. Во второй половине дня снова прилетают «штуки». В этот раз они сбрасывают бомбы прямо за стацией Чир. Мы видим, как поднимаются густые, черные клубы дыма, и предполагаем, что они попали в склад горючего. По маленьким белым облачкам, которые внезапно появляются в небе, мы понимаем, что по самолетам стреляет русская зенитка.

Как возмездие за бомбардировку враг сегодня два часа подряд обстреливает плацдарм из тяжелых пушек. Незадолго до наступления темноты наши летчики сбрасывают нам еще немного ящиков с продовольствием и боеприпасами. Майнхард предполагает, что самолеты взлетают с полевого аэродрома в Морозовской, которая, как он помнит, находится всего примерно в ста километрах к юго-востоку отсюда.

Нам приносят холодный жидкий кофе, который приходится сначала разогревать на печке. Из провианта мы получаем на четверых одну банку говяжьей тушенки и котелок, полный твердых сухарей. Этого должно хватить нам до завтрашнего вечера. Маленький Громмель скрупулезно делит сухари и следит за тем, чтобы всем досталось поровну. Но это все равно больше, чем вчера – тогда нам досталась на целый день одна буханка заплесневелого хлеба на троих.

Мы все еще мечтаем о хорошем обеде из конины, который три дня назад был в наших котелках. А Виерт, вспоминая об этом, даже хочет, чтобы у деревни опять оказался конный дозор русских. Даже против ужасного поноса, который мучил его после этого три дня, он тогда не стал бы возражать. В эти дни голод все время главенствует над всеми нашими мыслями. Он даже вытесняет постоянный страх за собственную жизнь, и еда становится главной темой всех наших разговоров. Она даже снится мне почти каждую ночь, и я часто слышу, как, например, в кастрюле булькает сочное жаркое. Тем труднее каждый раз просыпаться, когда я понимаю, что этим звуком было не бульканье жаркого, а только голодное урчание в наших пустых желудках.

Жизнь становится чуть более сносной лишь после того, как мы получаем каждый день положенную нам пайку сухого армейского хлеба. Его можно медленно жевать, наслаждаясь вкусом каждого кусочка. Ради этого хлеба я бы отказался даже от самого лучшего пирожного. Я никогда не думал, что обычный хлеб может быть таким вкусным. Однако бывают такие дни, что у нас нет даже и хлеба.

Кроваво-красный снег падает не с неба

4 декабря. День начинается так же, как и вчера, с чистым небом и хорошей видимостью. Но во второй половине дня небо затягивается серыми облаками. В конце дня начинает идти снег, и холодный ветер во многих местах наметает небольшие сугробы. Очень быстро земля в коричнево-белых пятнах вокруг нас снова становится белой и чистой. Я начинаю расчищать от снега траншею. Эти движения согревают меня. Виерт заботится о том, чтобы поле обстрела для нашего пулемета было свободным.