Помни время шипов
Шрифт:
Что с Виертом и Вариасом? Я знаю, что они тоже сожрали свои неприкосновенные запасы еще на марше. Оба показывают их и ухмыляются в мою сторону. Виерт делает таинственный вид. Когда следующей ночью мы вместе охраняем наши машины, он подводит меня к одному из «кюбельвагенов» (легкий открытый автомобиль – прим. перев.) и открывает узкий незакрытый контейнер за одним из сидений. Я поражен! Все пространство до самого верха забито маленькими и большими консервными банками. Сбоку я также вижу кучу маленьких мешков с сухарями.
– Такое ты найдешь в каждой машине, – объясняет мне Виерт. – Мне говорили, что это запасы еще с лета, когда часть наступала. Все неприкосновенные
Прожорливый Виерт действительно смог достать две колбаски. Даже если бы он не поделился со мной и Вариасом, он мог бы быть уверен, что я его не выдам. Никто этого не заметит, мы только заметили, что контроль часовых усилили. Некоторых заметили, как они открывали консервы, и влупили им трое суток строительных работ.
8 ноября. Мы здесь уже больше недели. Два дня назад похолодало. На поверхности земли уже появились заморозки. Из-за работы и усталости мне все не удавалось делать заметки.
Под руководством старшего автомеханика мы начали закапывать оставшиеся машины и строить еще три бункера. Толстых досок и балок для бункера здесь вдоволь, их еще до нашего прибытия привезли из Сталинграда. Унтер-офицер Виттлих и обер-ефрейтор Херрманн из бывшего отделения управления эскадрона настоящие специалисты в этом деле. Они уже спланировали и измерили первые бункеры. Наши тоже были выкопаны несколько наискось от них на склоне.
Мы копаем уже четыре дня. На моих руках полно засохших мозолей, на внутренней стороне ладоней появился роговой слой. Но мы справились. Мы загоняем транспортеры и грузовик «Опель-Блиц» задом в укрытия и маскируем их. Квадратные, в два метра глубиной бункеры покрываются слоем толстых досок, а с боку делается вентиляционное отверстие и световая шахта. В покрытие остается отверстие для трубы печки, все остальное засыпается толстым слоем земли и маскируется степной травой.
Внутри мы сколачиваем из досок стол и две скамейки и прибиваем к опорным балкам несколько гвоздей для развешивания наших вещей. Постелью нам служит свежая солома из колхоза. Но настоящий комфорт дает нам только наша печка, которую мы тут же кормим дровами. Чтобы не терялось слишком много тепла, перед входом вешаем занавес из плащ-палатки. Вверх ведет узкий, скошенный подъем.
9 ноября. В последние дни погода была все время несколько пасмурной, при этом холодной и сухой. – Для нас это хорошо, – замечает унтер-офицер Виттлих, – так «Железный Густав» не сможет нас легко найти.
Постоянные усиливающиеся и ослабевающие раскаты грома и шум на Сталинградском фронте мы уже почти не слышим. Небо по ночам всегда раскалено-красное, и иногда осветительные бомбы «швейной машинки» видны совсем близко. Этот самолет выискивает подходящую цель. Сегодня вечером нам раздали пайки. На каждого бутылка можжевелового шнапса, сигареты или табак, шоколадка и письменные принадлежности. После того, как в шестнадцать лет я чуть не умер от алкогольного отравления, когда я на каникулах помогал моему школьному товарищу в кабачке его родителей наливать коньяк из бочки в бутылки, мне каждый раз становится плохо, когда я чувствую запах алкоголя. Потому я обменял мою бутылку на табак у кого-то из некурящих, и как заядлый курильщик стал владельцем двойной порции табака.
Алкоголь улучшает настроение в бункере, и после большого перерыва
10 ноября. Новый день солнечный. У нас все идет как обычно. Приказ сверху: боевая подготовка для пополнения: устраивать пулеметные гнезда, атаковать, стрелять, обучение ближнему бою и тому подобное. Каждый день построения с оружием и амуницией. Ходит новый слух: сражающиеся остатки нашей части выводятся из Сталинграда и будут переформированы в новую боевую группу. Нас включат в нее. Но после нескольких дней ничего не происходит. Постоянно ежедневные учения, а ночью стояние в карауле.
11 ноября. Похолодало, но пока еще сухо. Ночью трава покрылась инеем, и все выглядит как будто после филигранной работы. В небе каждый день движение. Наши бомбардировщики летят на Сталинград. По маленьким облачкам разрывов мы узнаем о стрельбе зенитных пушек русских.
Я с одним приятелем из нашего бункера стою в карауле. Из Сталинграда только что вернулся грузовик снабжения. Так происходит каждую ночь. Из него снова выгружают двух убитых и трех раненых. Вроде бы, тяжело ранен обер-вахмистр. Раненых помещают в санитарную машину, которая отвезет их в главный перевязочный пункт.
До этого времени нам не приходилось видеть убитых. Мертвых всегда хоронят в определенном месте. Несколько дней назад, когда нас отвозили на маневры, я уже видел много деревянных крестов. С машиной полевой кухни приехали также трое солдат, которых пришлось сменить по состоянию здоровья. Их размещают в отдельных бункерах. Один из них попадает к нам.
Когда после смены караула я возвращаюсь в бункер, то мое место на соломе уже занято. На нем спит солдат из Сталинграда. Я почти не могу рассмотреть его лицо. Оно сильно заросло щетиной, пилотка почти закрывает его глаза, а «уши» опущены. Он крепко спит, но не храпит. Иногда он дергается, будто видит плохой сон. Я ложусь на место Курата, который сменил меня в карауле.
12 ноября. Сегодня наш ротный старшина освободил меня от боевой подготовки и доверил мне особое задание. Мне нужно выкопать выгребную яму для новой уборной, потому что старая уже переполнена. Наш сортир состоит из ямы длиной примерно полтора метра и шириной восемьдесят сантиметров с соответствующей глубиной, с обеих сторон которой вбиты деревянные столбы. На них на высоте сидения установлена т.н. «громовая» балка, на которой можно сидеть и делать свои дела. По удалению и высоте эту балку нужно ставить так, чтобы она подходила и для маленьких людей, и чтобы она в самый неподходящий момент не перевернулась и не упала в выгребную яму, что уже иногда случалось. В помощь мне дают двух русских, взятых несколько дней назад в плен в Сталинграде.
Я впервые вижу русских солдат так близко и рассматриваю их с любопытством. Их грязные шинели и засаленные шапки-ушанки не внушают мне большого доверия. Но от них не исходит ничего опасного, скорее что-что чужое, непохожее. Один из них, похоже, монгольского происхождения. У обоих серые небритые лица и беспокойные глаза. Я чувствую неуверенность и испуг в их взглядах. На их месте я, наверное, чувствовал бы себя точно так же.
Киркой я начертил на земле очертания выгребной ямы, дал каждому кирку и лопату в руки, и поторопил их по-русски: – Работай, давай, давай! Эти слова я позаимствовал у повара, когда он подгонял своих «Хиви». Это означало приблизительно: «Вперед, работайте!»