Помнить
Шрифт:
Я оказался шестым из двенадцати. Победил жилистый триатлонист, не просто победил, а обошел всех на пару кругов. Начался снежок. Парни и девчонки скучились у костра. Кто-то ест кашу из консервной банки. Я беру еще шашлык и выпиваю вина. Юля Юп раздает первый выпуск своего журнала Fields&Roads. А после награждения победителей, я с Ваней Домнаром еду к железнодорожной станции. Нас догоняет победитель гонки и еще несколько ребят. Снег традиционно для позднеосеннего Петербурга переходит в дождь.
Когда прибыли на Витебский вокзал, все разъехались по домам. А я иду в арт-кафе "Африка". Там мои окололитературные товарищи и читатели выпивают. Беру водки и запиваю ее пивом. Переодеваюсь в туалете в другую одежду. Отмываю с лица грязь. Настолько пьяный, что забываю
Мы не замечаем, как меняются люди, как меняемся мы сами. Изменения позитивны, если учимся и развиваемся. И негативны, если мы больны и стары. Бабушку потрепала жизнь. Голодное детство. Колхозная юность. Недолгое счастье, пока не погиб дед. Она работала на самых дрянных работах, чтобы воспитать двоих детей. А потом еще и нянчила меня, пока моя мамаша работала. Мы обязаны обеспечить ей безбедные последние деньки. Но мы не замечаем изменений пока они не стали значительны.
Мать уехала на дачу, а я остался приглядывать за бабушкой. Сижу перед компьютером и потихоньку пишу биографическую книгу. С семнадцати лет стараюсь записывать в блокноты все более-менее интересное. В любой момент мои краткие заметки можно расширить. Иногда одно слово в блокноте запускает целый каскад воспоминаний, впечатлений, звуков, запахов. Образы мелькают в голове. Я занят ритуальным приготовлением смысла. Замечаю, как все прочитанные тексты просачиваются в мой собственный. Огромный читательский опыт оказывает разрушительное влияние на творчество, превращая сочиняемое произведение в вычурный особняк полный награбленных безделушек. Реминисценции вырываются на волю, иногда ты ими сознательно управляешь, но чаще они спонтанно рассыпаются по всему тексту.
Очевидно, что при попытке рассказывать - ты неизбежно становишься лжецом. Ведь любое творчество - это парад заблуждений и полуправд, с помощью которых ты пытаешься изменить других людей. Ты ведь не можешь рассказывать вообще всё. Это было бы скучно. Ты бы не смог пропускать пустоту и рутину. Взявшись за рассказ, ты понимаешь, что он должен быть ограничен и иметь некую структуру. Иначе история превратится в груду бестолковых ветвящихся отступлений. Поэтому намерение творить мне кажется более привлекательным, чем реализация творческого замысла.
Писать о себе, казалось бы, что может быть проще. На самом деле тяжело быть самому себе историей. Включать в себя других людей, явления, высасывать сок самой реальности. Начинаешь жить так, как жил бы какой-то уродливый персонаж. Утрачивается граница между творчеством и обыденностью. Не только фрагменты жизни становятся текстом, а текст превращается в жизнь. Я отдаюсь этому полностью. Это не позволяет мне быть обычным, приемлемым, любимым.
Слышу неприятный звук удара человеческого тела о твердую поверхность. Бегу в другую комнату. Бабушка упала. Она стояла у окна, опираясь на подоконник, хотела отойти к постели, но потеряла равновесие и рухнула на пол. Ударилась головой. Сосуды стариков хрупкие, поэтому от удара у нее открылась затылочная артерия. Она пытается встать, но я переворачиваю ее на живот и велю не двигаться. Кровь ритмично бьет маленькими струйками. Расплескивается по полу. Нахожу чистое полотенце, зажимаю рану и вызываю скорую помощь. Полотенце промокает насквозь очень быстро, кровь течет по редким седым волосам. Заливает ей глаза и лицо. Красная лужа на полу растет.
Скорая помощь прибыла. Женщина-врач, на вид моложе меня, быстро заматывает голову бабушки, чтобы уменьшить кровотечение. Мы сажаем ее, вытираем лицо. Теперь нужно транспортировать в больницу. Усаживаем ее на стул, зову
Нас доставили в Елизаветинскую больницу. Когда я чуть не погиб, разбившись на велосипеде, меня привозили сюда же. Вдвоем с врачихой перекладываем бабушку на больничные носилки. Девушка уходит в машину, ее ждет еще множество вызовов, умирающие старухи, идиоты с разорванными жопами, поножовщина. Тут прохладно, потертый кафель на стенах, на бетонном полу валяются почерневшие от запекшейся крови бинты. Уже поздний вечер, врачи очевидно вымотанные. Флегматично расспрашивают узбека с пробитой головой, об обстоятельствах получения травмы. А тот норовит уйти, но из-за головокружения не может сделать и двух шагов, падает. Наконец, наша очередь. Я быстро даю информацию, вручаю необходимые для оформления документы. Медбрат катит бабушку к хирургу, промыть рану и зашить рассечение. Я слышу через деревянную дверь крики. Затем мы катимся в кабинет МРТ. Медбрат очень быстро и ловко входит в повороты, вышибает распашные двери. А я держу пакет с физиологическим раствором и еле поспеваю.
Когда выяснилось, что кости черепа не повреждены и мозги на месте, я решаю, что можно вернуться домой. Посадил бабушку в кресло-каталку, чтобы отвезти к выходу. Только попытался вызвать такси, как вижу, что бабушка теряет сознание. У нее заваливается голова, и она писает под себя. Врач подскакивает, сует ей в нос вату с нашатырем. Она реагирует на вонь, но все еще не в себе. Пытается что-то сказать, но только бессвязно мычит и открывает беззубый рот. Глаза замерли, но зрачки реагируют. Очевидно, проблемы появились из-за смены положения тела. Снова кладем ее на каталку и решаем отправить в неврологическое отделение. Закатываем ее в лифт, медбрат жмет на кнопку с цифрой семь. Бабушка привстает, пытается что-то сказать и ее тошнит. Я подставляю плед, чтобы рвота не расплескалась по полу и не попала на меня.
Укладываю ее на кровать. В этой же палате лежат еще пятеро больных. Тетка средних лет листает журнал про звезд эстрады. Рядом существо непонятного пола с вмятиной на черепе. Медсестра приносит мне большой полиэтиленовый пакет, складываю туда грязные вещи. Бросаю в пакет заблеванный плед и окровавленный халат. Снимаю с нее обоссанные трусы. Говорю, что завтра утром вернусь с чистой одеждой. Ухожу. Мне еще отмывать огромную лужу крови.
Бабушка еще несколько дней будет в больнице. А мне хочется сбежать хоть куда-то, пока есть такая возможность. Очень кстати Саша Привальнев организовал небольшую велокроссовую тренировку. Откликнулись еще несколько человек.
Саша поехал на машине, а все остальные договорились встретиться в электричке. Погода неласкова, слегка моросит. Я надел зимнюю непромокаемую куртку. Впервые поставил контактные педали. На железнодорожной станции "Старая деревня" встретил Игната. Он непьющий вегетарианец. Но из той породы коренастых ребят, которые могут двинуть по морде, если их сильно разозлить. А это искупает любые недостатки. Мы сели в проезжающую электричку. И уже в ней находим еще троих искателей приключений. Женю Полякова, учащегося на архитектора крепыша. Вову Заикина - работника типографии с седой бороденкой. И Антона Ларионова, отрока из хора с ангельским личиком и тощими ногами. Вешаем велосипеды на полку, зацепляя седлом. Садимся на оранжевые пластиковые сиденья. Пока едем, обсуждаем курьерские сумки, велосипедные замки, свои стальные CX-драндулеты. У нас у всех стоят тормоза, но одна передача. У меня высоковата, потому что я не нашел фривил побольше. У всех контактные педали, а у Жени обычные платформы. Погода за окном вагона проясняется, выглядывает безынициативное почти зимнее солнце. Играет лучами среди березок.