Помор

Большаков Валерий Петрович

Надо полагать, сеньор Мартинес рассуждал схожим образом, ибо останки его хижины дымились как раз на выбранном Чугой уступе. Дом сгорел дотла, обугленные стропила, изгрызенные огнём, провалились меж бревенчатых стен в общую топку, а трава на несколько шагов вокруг иссохла и пожелтела.

Фима ощупал головешки и выдал:

— Мине сдаётся, шо запалили халабуду вчера.

— Натурально, — кивнул Иван.

— Стало быть, — сделал вывод помор, — это не Суноль тут со спичками баловался, а стрелки с ранчо Гонта.

— Шоб я так знал,

как я не знаю, — выразился Беньковский.

— Поговори мне ещё, — проворчал Чуга, осмотрелся с видом завоевателя и сказал: — Значит, так. Фургоны поставим здесь. А вы давайте пересаживайтесь на коней. Ты, Фима, съездишь во-он туда. Видишь? Там вроде малый каньончик ответвляется. Глянь, что там и как.

— Понял, босс! — бодро ответил Ефим.

— Сёма, а ты смотайся к реке…

Разослав людей, Чуга перекинул седло на рыже-чалого и двинулся вверх по каньону. Долина постепенно сужалась, отвесные скалистые стены сходились, грозя перекрыть дорогу, но нет, просвет оставался.

— Бутылочное Горлышко, — пробурчал Фёдор. Подумал и решил, что название вполне подходящее.

За Бутылочным Горлышком склоны стали положе, а потом разошлись амфитеатром, открывая полукруглую долину. И воды, и травы здесь было вдоволь. Простора особого не ощущалось, зато местечко укромное, скотокраду здесь делать нечего.

Долина поднялась ещё выше, пропуская Чугу на луга, обрамлённые соснами и клёнами, покрытыми мхом. Листву клёны сбросили, за их голыми ветками темнела хвоя елей и высоченных мамонтовых деревьев.

«Лепота!»

Рычание и треск ветвей отвлекли внимание Фёдора, рука его будто сама по себе скользнула к кобуре, но нет, это не по его душу — из зарослей выпрыгнул олень, следом выскочила пума. Подраненное травоядное споткнулось, припадая на одну ногу, и хищник набросился на него, опрокидывая, подминая, перегрызая горло. Резко обернувшись, пума заметила Чугу и прижала уши, зашипела, зарычала грозно, щеря окровавленную пасть: «Не отдам! Это моя добыча!»

— Приятного аппетита, — усмехнулся Фёдор, заворачивая Рыжика. Конь немного нервничал.

Заехав по узкой звериной тропе в самую чащу, Чуга обнаружил «медвежье дерево» — это была сосна, чью кору исполосовали когти здоровущего медведя. Тут звери словно состязались, кто из них крупнее. Этот, что драл кору, дотянулся до восьмифутовой высоты. Наверняка гризли — у этих медведей когти длиннее, чем у бурого мишки. Вон, на дереве видны следы всех пяти пальцев.

Фёдор с благоговением продвигался по тропе, петлявшей средь громадных мамонтовых деревьев. Их красно-коричневые стволы уходили в небо, а верхушки терялись в низкой облачности. Гигантские папоротники легко могли скрыть коня.

Там, где долина кончалась, едва не достигая вершин гор Мендосино, на травянистой возвышенности стояли две башни. Квадратные в плане, они поднимали чуть наклонные стены этажа на три. Вряд ли их возвели испанцы, подумал Чуга, подъезжая поближе. Не та архитектура.

Спешившись,

он заглянул в низкий лаз, ведущий внутрь левой башни, пониже и потолще правой. Потолки тут, если и были, то давно обвалились — квадрат неба синел вверху. Сохранилось одно лишь бревно с глубокими зарубками — трухлявое, оно держалось буквально на честном слове. Такими «лестницами» пользовались индейцы. Стало быть, сделал вывод Фёдор, и башни сложены «краснокожими братьями».

Повернувшись уходить, он заметил остатки костра. Огонь разводили совсем недавно — углям было дня три-четыре, не больше. Чуга усмехнулся: не такой уж этот каньон затерянный, каким хочет казаться. Интересно, кто сюда наведывался? Люди сеньора Мартинеса? Это вряд ли…

Фёдор пригляделся повнимательней. Отпечатков было в достатке, их оставили двое или трое человек.

Обойдя вокруг строения, Чуга обнаружил место, где привязывали лошадей. Да, тут точно побывали трое — на одном были новенькие ковбойские сапожки, у другого старые — каблук сильно стёрся, а третий был обут в тяжёлые башмаки — такие любят носить лесорубы.

Хмыкнув, Чуга залез в седло и пустил Рыжика шагом. Теперь, когда Фёдор настроился на поиски чужаков, его глаза примечали больше деталей — мягкая земля отлично хранила отпечатки.

Уже подъезжая к Бутылочному Горлышку, он резко натянул поводья — на глинистой проплешине у самого ручья «наследила» косолапая грулла. Та самая, что унесла неизвестного стрелка в Техасе, на тропе Чизхолма.

— Твою-то ма-ать… — протянул Чуга.

Вот, значит, какие гости заглядывали в «его» каньон! Да нет, при чём тут кавычки? Это именно его каньон, его долина, его ранча. Пётр Степанович выправил ему бумаги на всю Ла-Року, за земельные участки деньги плачены, и всяким гонтам тут делать нечего.

— Мало тебе железных дорог и рудников, — пробормотал Фёдор, — так тебя и разэдак! На травку потянуло? Ну ты у меня дождёшься!

Пришпорив Рыжика, он поскакал к устью.

Друзья уже успели вернуться с разведки — Ларедо и Захар крутились на уступе, облюбованном Фёдором под дом и хозяйство, Беньковский с Исаевым чистили лошадей.

— Докладаю, об чём мы видим! — осклабился Фима. — Малый каньончик узкий совсем, шо твой коридор, коло него — озеро. Усё!

— Понятно… — Почесав в затылке, помор обернулся к Ларедо: — А у тебя как?

— Трава хорошая, — сообщил Шейн, вытирая потные ладони о штаны, — воды много.

— Это хорошо… Следов приметных не замечал?

Ларедо замялся.

— Да так, кое-где костров остатки…

— Давние?

— Мм… Жгли недели две назад.

— Ага… А я посвежее видал, трёхдневной давности. И след мне попался — той самой груллы.

Фима сделал большие глаза.

— Я дико звиняюсь, но то було в Техасе! — сказал он.

— Шоб ты понимал в колбасных обрезках! — парировал Исаев. — Мы тоже из Техасу и на тех же парнокопытных верхом.