Помор
Шрифт:
— Давай?
— Будьте ласковы! — склонился Сёма в шутливом поклоне, пропуская Чугу вперёд.
Поминая Реда нехорошими словами, помор залез на самый верх, увидав за проломом крыши и ход на чердак, и тёмное зияние в скале.
— Тут вроде как пещера!
— Та вы шо?!
Осторожно, на четвереньках, они подобрались к пещере и пролезли в недра Ла-Роки. Сырости здесь не чувствовалось, было сухо и свежо — сквозило, не переставая. Приглядевшись, Чуга рассмотрел выщербленные ступени, ведущие вверх.
— Темно, как у негра в заднице…
Осторожно ощупывая свод и ступеньки,
— Шо вы там сопите, как тот агицин паровоз? [137]
— Ша!
Пару раз передохнув, слыша лишь собственное дыхание в кромешной темноте, Фёдор поднялся настолько, что приметил впереди слабый свет, — и выбрался на вершину Ла-Роки.
137
Агицин паровоз, правильнее: «а гиц ин паровоз» (идиш) — буквально: «жара в паровозе».
Скала была так высока, что из-за её обрыва лишь вершины гор Мендосино выглядывали да небо распахивалось. А на самой мезе стоял маленький замок — индейская крепость. Туренин называл такие — пуэбло.
Это было нагромождение домов из камня. С плоскими крышами, давно уж сгнившими, дома напоминали кубики, сложенные горкой, — внизу их было больше всего, второй этаж был поменьше, а третий и вовсе мал.
— Ви знаете, шо мине сдаётся? — послышался восторженный голос Исаева. — Мине сдаётся, шо вам немножечко повезло с ранчей!
— Ага, — прокряхтел Чуга, — фарт так и прёт, сорок пятого калибра и побольше…
Он приблизился, с уважением оглядывая древнее строение. Пуэбло словно продолжало мезу — возведённое из скреплённых известковым раствором плоских глыб красного песчаника, оно венчало Ла-Року неровным конусом. Века не пощадили индейский город-крепость так же, как и асиенду испанцев, — ни брусьев стропил, ни тростниковых кровель не осталось и в помине, одни только стены выдержали испытание временем. [138]
138
Многие пуэбло культур анасази или могольон были покинуты после XI века, когда над Америкой разразилась Великая засуха, длившаяся 300 лет. После чего кочевые племена перебили цивилизованных обитателей пуэбло, и прогресс замер навек.
Поглядывая по сторонам, Фёдор проник в самую серёдку пуэбло, в общий зал, посреди которого круглилось нечто, похожее на колодец. Это была сипапа — вход в киву, священное место, своего рода храм.
Чуга заглянул вниз и разглядел вереницу отверстий, проделанных в стене кивы. Не самые удобные ступеньки, так ведь и спускаться недолго — вон он, пол, рядом совсем. Сажени полторы до него, не больше.
Кряхтя, помор полез в сипапу,
Тусклый блеск привлёк внимание Фёдора. В самой глубокой нише покоился божок из кованого золота — зубастый, свирепый уродец с глазами из крупных изумрудов. Этакий Щелкунчик.
— И шо там такого цикавого? — заглядывал сверху Исаев.
— Куча золота…
— Та вы шо?!
Вылезти наружу было гораздо труднее — нога разболелась, а в руках почти не осталось сил.
— Держи. — Фёдор передал Семёну «Щелкунчика» и присел отдышаться.
Наслушавшись исаевских восторгов, Чуга с усилием поднялся и приблизился к краю обрыва, куда стародавние индейцы предусмотрительно подкатили каменные глыбы, возведя подобие парапета.
Фёдор выглянул наружу, и у него закружилась голова. Неужто он так высоко поднялся? Всё видать! Вон его баня, вон лошади, рядом фургоны проглядывают. Чужих вроде не видать, своих тоже. Озеро всё растеклось, только лужи остались, веером расходясь между холмов. Далеко-далеко сверкала вода. Славянка? Да вроде…
— Ну всё, — сказал Чуга, — отбой.
Хромая, он тронулся в обратный путь. Дорога под гору давалась легче. Выбравшись в Каньон-дель-Корво, Фёдор прислушался.
Было тихо. Где-то за устьем продолжала журчать вода.
— Есть с чего посмеяться… — пробормотал Семён, правой рукой сжимавший винтовку, а под мышкой левой тащивший золотого божка.
— Ша…
Мёртвое тело лежало посередине ущелья, прибитое водой к валуну.
Сняв с трупа оружейный пояс, Чуга повесил его на плечо. Пригодится в хозяйстве…
У выхода из каньона мертвецов было больше — он насчитал шесть человек с избитыми, изломанными телами. Да-а, повертело их, покрутило изрядно…
— Каждый ищет свой гембель, — философски заметил Исаев. — Эти скаженные таки нашли.
Приметив оброненный «генри», Фёдор с кряхтеньем поднял его, берясь за винтовку, как за посох. Хлюпая по жиже, он выбрался в долину. У холмов бродило несколько лошадей, осёдланных, но без наездников. У одной седло перекрутилось, очутившись под животом. Надо полагать, коняке тоже досталось от потопа…
— Рыжик! — позвал Чуга. — Рыжик!
Фыркая, рыже-чалый поднял голову над кустами. Заржав приветственно, направился навстречу и стал тыкаться тёплыми губами, будто проверяя, а жив ли хозяин.
— Живой я, живой… — проворчал помор. — До дому, Сёма.
…Битый час Фёдор просто лежал на траве, бездумно пялясь в небо. Разведя костёр, Семён нагрел воды и промыл раны помору в боку и руке, наложив чистые, сухие повязки. А вот нога… По боку свинец лишь чиркнул, пропахав неглубокую борозду во плоти, мякоть руки пробил навылет, в ноге же завяз.
— Ну что там? — нетерпеливо спросил Фёдор.
— Дайте доктору сделать своё мнение…
— А ну тебя!
Насупившись, Чуга потрогал твёрдое вздутие. Пуля засела неглубоко, но… Вздохнув, он достал нож и накалил кончик в огне. Осторожно полоснул по коже. Сцепил зубы и погрузил остриё, нащупывая свинцовый кругляш.