Помощник ездового

Башибузук Александр

Кириленко опять попытался влезть в разговор, но Рихтер жестом отослал его, а потом предложил Алексею сесть за стол.

— Не обращайте внимания на нашего Кириленко, — с улыбкой сказал он. — Своеобразный человек, но верный и надежный товарищ. Ну что же, мы наслышаны о вас, наслышаны. Почту за честь лично познакомиться… — чекист крепко пожал руку Лешке. — Признаюсь, не верил, что у вас что-то выйдет. Однако, получается, жестоко ошибался. Если не секрет, сколько вам лет?

— Шестнадцать с небольшим.

— Надо же…

Алексей еще в прошлой жизни много читал о чекистах; изрядно хорошего, но

и немало плохого, поэтому вел себя осторожно, однако, в отличие от Кириленко, Рихтер оказался очень вежливым и доброжелательным, очень приятным в общении человеком. Его напарник больше молчал, но тоже не вызывал настороженности.

К счастью, требовать отдать пленного бека они не стали.

— Все равно в итоге он попадет к нам, — с улыбкой пожал плечами Рихтер. — А вам надо отчитаться перед своим начальством. Мы его первоначально опросим, если не возражаете, а дальше везите его сами. Девочек мы тоже опросим, но с ними все сложнее. Мать бросилась на наших людей с ножом, ранила бойца, пришлось ее застрелить — насколько я понимаю, на почве несчастья она сошла с ума. А отец… он вчера умер сам. Но с ними что-то придумаем. Если не захотят здесь оставаться — заберем в интернат. Как раз основали для сирот. Так, а что вы говорили об этом Измаиле? Он нам показался очень лояльным к власти человеком. А вот и он…

— Вот он сука! Как заметил, что эти приехали, сразу сбежать пытался! — Кириленко сам притащил за шиворот связанного Измаила. — Рагимова ножом пырнул, сволочь! Но у меня не забалуешь! Ишь, буркалы таращит, контра!

Глаза горбуна пылали дикой ненавистью, при виде Алексея он презрительно сплюнул и опустил голову.

— Хотите поучаствовать в допросе? — вежливо предложил Рихтер. — Вам должно быть интересно.

Алексей отказался и вышел к своим людям.

— Становитесь на бивак, переночуем, а завтра поедем дальше. Костя…

Костя подошел, за ним как привязанные засеменили освобожденные пленницы.

— Тут такое дело… — Лекса рассказал, что случилось с родителями девочек. — Эти говорят, если они не захотят оставаться, заберут их и устроят в интернат.

— Епта… — Костик поскреб пятерней вихры. — Вот же напасть, мало маленьким страданий, теперь сиротами стали…

Бердыев услышал разговор и подошел:

— Нельзя им дома оставаться, — тихо заговорил он. — Заклюют, а могут и камнями побить. Порченными они уже считаются по местным обычаям. Еще будут считать, что они беду на своих родных и на весь кишлак навели. Темные люди, глупые от того, что темные. Не оставляйте их. Самое лучшее, что с ними станет — с голоду умрут.

— А я их себе заберу! — решительно рубанул рукой Костик. — Вот так, заберу и все! Так-то я сирота, теперь за сестренок мне будут! А старшая по душе мне пришлась… — он смущенно улыбнулся. — И я ей вроде. Но пусть пока растет. А что? Найду домишко в городе, поселю, прокормлю как-нить, да на ноги поставлю! Поговоришь с Бароновым и Казанцевым?

Алексей хотел его отговорить, но не стал, просто хлопнул по плечу и сказал:

— Как знаешь, братка. Поговорю, конечно. Да все чем можем, поможем.

Бивак поставили на окраине кишлака, смешиваться с чекистами не стали. Отсутствие жителей объяснилось тем, что их просто заперли по домам.

— Чтобы не сговаривались, — объяснил

Кириленко. — Народишко темный и злой, не понимает, что мы помочь пришли. Пущай посидят. Опять же, на допросы таскать удобней. И это… не держи зла. Кто же знал, что ты такой геройский. Лады?

Лексе очень захотелось послать чекиста куда подальше. Все эти оправдания в стиле: «я же не знал, что ты такой геройский», его уже порядком достали.

«Осталось только навесить на себя табличку: „я геройский“! — зло думал Лешка. — Вот же напасть, кобыла ее забери. И ничего не сделаешь со своей рожей пацанячьей. Хоть бы щетина начала расти! А вот хрен мне на воротник, даже пушка толком нет…»

После допроса Мухаммед-бека чекисты позвали Алешку присутствовать на обыске. Как оказалось, казна, большой кувшин с золотыми монетами и украшениями, была закопана в самом кишлаке, в самом бедном домишке, а присматривал за ней такой же бедняк.

Золото тщательно пересчитали и описали, а потом изъяли, претендовать на него Лешка не стал, но при этом сильно растерялся. В голову никак не лезло то, что сторож, при всей своей бедности и общей ненависти к беку, бережно хранил его казну и даже попытался броситься на чекистов.

Объяснил опять Бердыев.

— Можно закопать в горах, но так, надежней, — туркмен ухмыльнулся. — Сторож будет хранить и детям своим завещает хранить. И монетки ни возьмет, даже если с голоду будет помирать. Такие у нас правила. Всегда так было. Считается, что бек оказал доверие, приблизил к себе. А верность в наших местах не пустой звук. Сторож лучше убьет себя, но не выдаст. Как это сказать, я в книге читал… здесь живут еще… феодальным строем, совсем по-другому. Вот, вроде правильно. И просто сказать — ты свободен, мало. Надо много времени. Но, все равно, как только опять появятся беки и баи, все сразу вернется. В крови это. Я много читал, уже не такой темный, но когда смотрю на бека — боюсь его. Не смейся, правда, боюсь. Говорю же, в крови это.

Лешка послушал туркмена, вспомнил, что примерно так и получилось в его времени, а потом выбросил сразу все мысли по этому поводу из головы. Многие раздумья — многие печали. Если много думать, воевать некогда станет. А если не воевать — что тогда делать? Со скуки изойдешь.

Начитавшись разного о ВЧК, Лешка думал, что Измаилу воздастся сторицей за подлость и коварство, но, судя по всему, его даже не били. И тем более не расстреляли, во всяком случае, пока не расстреляли.

А ближе к вечеру чекисты взялись уже за Лексу и его людей. Допрашивали очень вежливо, но въедливо, пытались ловить на словах и аккуратно нажимать. Это немного выбило Алексея из колеи, но он прекрасно понимал, что у чекистов такая работа. Опять же, никакой вины он за собой не чувствовал.

Девочки, узнав, что родители погибли, долго плакали, а потом так и заснули, прижимаясь к Костику. Костя твердо решил их забрать в Коканд, а уполномоченные возражать не стали.

Алексей лежал на кошме, смотрел на небо и просто наслаждался спокойствием. И очень скучал по Гуле.

А когда закрыл глаза, перед глазами сразу встал тоненький и изящный женский силуэт, весь мерцающий, словно закутанный в волшебное покрывало.

— Любишь меня, Лекса Турчин? — прошелестел едва слышный голосок. — Скажи мне!