Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры
Шрифт:
Медленно, не торопясь. Ведь пока время есть, одна-две минуты погоды не делают. Тоблер, правда, держался на сей счет иного мнения, как Йозеф уже имел возможность убедиться, но нынче Тоблер и сам понедельничал. Понедельничать — значило дольше обычного оставаться в постели, дать себе поблажку по сравнению с другими днями недели, понежиться, и как раз Тоблер был по этой части большой дока, стало быть, нынче он объявится внизу, среди технических решений и проблем, никак не раньше половины одиннадцатого.
Волосы сегодня утром что-то очень уж плохо слушаются щетки и гребня. Зубная щетка напоминала о минувших временах. Мыло, предназначенное для мытья рук, выскользнуло и угодило под кровать, пришлось нагибаться и выуживать его из самого дальнего угла. Воротничок был высок и тесен, хотя накануне сидел отлично. Чудеса да и только! А скучно-то как — сил нет.
В
Он спустился в гостиную позавтракать. Ел он с необузданной жадностью, прямо-таки неприлично. Правда, за столом никого не было — и тем не менее! Именно поэтому! О приличии за едой забывать не след. И с чего бы это он так оголодал? Потому что понедельник? Нет, просто у него не хватало характера, вот в чем дело. Он так по-детски радовался, отрезая ломоть хлеба, а хлеб-то был не его, Тоблеров; потом он с упоением поглощал жареную картошку, а чья это была картошка, как не Тоблерова? Ему доставляло огромное наслаждение съесть еще что-нибудь через «не хочу», а разве кому от этого вред? Покончив с завтраком, он бы, собственно, мог встать и приняться за работу, но что делать, если ты словно приклеился к месту, если у тебя нет сил оторваться от стула? Потом пришла Паулина и прогнала его своим неприятным видом.
Контора. Сперва немного походить из угла в угол, это ведь тоже для дела, вроде как разминка перед началом работы. Йозеф что же, принадлежит к числу тех, кто начинает дело с передышки и только по ее окончании, вернее в ее разгар, становится энергичен, энергичен опять-таки лишь для того, чтобы ринуться в какое-нибудь дешевое удовольствие? Он не спеша раскурил одну из достославных сигар, что обыкновенно так подслащали ему мысль о начале работы, и принялся попыхивать ею как заправский клубный курильщик.
Потом он уселся за свой письменный стол и начал доказывать свою полезность.
Около десяти явился Тоблер, очень веселый, как тотчас же заметил Йозеф. Посему можно было вложить в «доброе утро, господин Тоблер» чуточку небрежности и вновь раскурить сигару. И правда, фигура начальника и главы фирмы лучилась необычайной радостью. Видно, накануне вечером он изрядно покутил. Каждый из его жестов словно говорил: «Ну, теперь я знаю, в чем загвоздка. Отныне в моих делах наступит поворот».
Он любезнейшим образом осведомился, какое направление приняли Йозефовы воскресные развлечения, и, когда тот сообщил, где побывал, воскликнул:
— Вот как? В город ездили? И как он вам после столь продолжительного отсутствия? Недурен, а? Конечно, городам есть что показать, но в конце концов и обратно возвращаешься с удовольствием. Прав я или нет? Но что я хотел сказать: у вас, я заметил, простите великодушно, хм, у вас не больно-то приличный костюм. Зайдите сегодня к моей жене, она даст вам мой костюм, он еще как новый. Скажите только «серый» — и она сразу поймет который. И незачем вам стесняться, я так и так его не ношу. А в придачу у нас найдется и парочка цветных рубашек вкупе с манишками и манжетами, вам они явно подойдут. Ну как вы?
— Мне все эти вещи не нужны, — сказал Йозеф.
— Почему? Вы сами видите, они вам просто необходимы. Не стоит церемониться, когда вам что-нибудь дают! Берите — и дело с концом.
Тоблер даже рассердился. И внезапно ему пришла в голову одна мысль. Он уселся на стул среди механизмов опытного образца патронного автомата и,
— Я, кажется, знаю, о чем вы думаете, Марти. Верно, жалованья вы не получали и, должно быть, решили, что его и не будет. Наберитесь терпения. Другим тоже ведь приходится набраться терпения. Впрочем, хотелось бы надеяться, что вы не станете из-за этого смотреть на меня укоризненно. Я такого ни под каким видом не потерплю. Кто питается, как вы, и дышит тем воздухом, каким вы дышите здесь, у меня, тому до жалоб еще ох как далеко. Вы живете! И не забывайте, в каком состоянии вы были, когда я в городе предложил вам работу. Вид у вас теперь просто княжеский. Ну а за это не грех быть хотя бы чуточку мне благодарным.
Йозеф заговорил и впоследствии сам удивлялся, где взял столько наглости:
— Ладно, господин Тоблер! Но позвольте подчиненному заметить вам, что мне довольно-таки неприятны постоянные напоминания о хорошем питании, чудесном воздухе и о перинах и подушках, на которых я сплю. От этого начисто теряется все удовольствие от воздуха, сна и еды. На каком таком основании вы без конца попрекаете меня природными условиями и удобствами, которые я здесь имею? Я кто — нищий или батрак? Спокойно, господин Тоблер. Прошу прощения, это отнюдь не скандал, я просто стараюсь внести ясность, необходимую для нашего взаимопонимания. Мне хотелось бы подчеркнуть три момента. Во-первых, я признателен вам за все, что вы мне «предоставляете». Во-вторых, вам это известно, ибо вы без труда могли уяснить это из моих поступков, а в-третьих, я кое-что делаю, доказательством чему тот факт, что моя совесть и ваш ум еще терпят меня здесь. Что же до одежды, которую вы по доброте вашей желаете мне подарить, то я как раз сейчас передумал: я принимаю ваш дар с приличествующей благодарностью. Честно говоря, белье и платье мне пригодятся. Тон этой речи вам придется мне простить, иначе вы будете вынуждены вышвырнуть меня за дверь. Эта речь и этот тон были необходимы, ибо я ощущал искреннюю потребность показать вам, что в случае чего сумею… как бы это выразиться… защитить себя от грубостей.
— Разрази меня гром! Ну и язычок у вас, за словом в карман не лезете. Откуда что берется. Смешно, ей-богу. С ума вы, что ли, сошли, Йозеф Марти?
Тоблер счел за благо расхохотаться. Но уже в следующий миг сердито нахмурил лоб.
— Так покажите-ка, черт подери, что вы умеете работать. До сих пор я это не очень-то замечал. Длинный язык — не бог весть какое достижение, ясно? Где письма, на которые надо ответить?
— Тут! — уныло сказал Йозеф.
Он опять совершенно оробел. Письма лежали в неположенном месте. Тоблер схватил корзину с корреспонденцией, в сердцах шваркнул ее об пол и взревел:
— И он еще кочевряжится! Лучше работайте как следует да поменьше считайте обиды!.. Пишите! — И он продиктовал вот что: — Г-ну Мартину Грюнену. Фрауэнберг. В ответ на Ваше письмо, в котором Вы извещаете, что первого числа будущего месяца достигнутое нами в свое время соглашение о ссуде размером в пять тысяч франков, предназначенной на реализацию проекта часов-рекламы, будет расторгнуто, я почитаю своим долгом — написали? — заявить следующее. Первое: нынешнее мое финансовое положение полностью исключает возможность возврата поименованной суммы в указанные сроки. Второе: Вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что имеете законное право настаивать на столь скором возврате денег, ибо — третье, — заключая соглашение, мы, помнится (при необходимости я могу подтвердить это документально), договорились — готово? — что долг подлежит возврату лишь тогда, когда в ситуации с часами-рекламой твердо наметится выгодная перспектива. Четвертое: пока это места не имеет. Пятое: данная ссуда может рассматриваться только в связи с данными часами-рекламой, равно как выплата ее неотделима от успеха упомянутого предприятия. Шестое: возникает вопрос, допустимо ли вообще в случае, подобном нашему, требовать возмещения ссуды в такие сжатые сроки. Главное: ссуженный капитал вложен в означенное предприятие и подвержен тем же рискам… Милостивый государь, надеюсь, что, изучив мою точку зрения, Вы еще раз серьезно взвесите этот вопрос. Учитывая ситуацию, в которой я нахожусь, Вы едва ли пожелаете разорить дельца, который изо всех сил старается спастись от падения в грозящую ему пропасть. Если Вы хотите вернуть свои деньги, не торопите меня. Часы-реклама еще покажут себя! Льщу себя надеждой, что сумел переубедить Вас, и остаюсь уважающий Вас… Дайте-ка сюда! — Тоблер поставил свою подпись и еще целую минуту с отсутствующим видом глядел на бумагу.