Помпа

Перфильева Анастасия Витальевна

— Ай девка! — азартно крикнул дядя Федя.

Юлька уже ног под собой не чувствовала.., Но музыка возьми да и кончись.

Все шумно вздохнули. Шурец с размаху растянулся на полу, Юлька стояла красная, довольная.

— Н-да...— загадочно сказал Пётр.—Танцуешь-то ты лихо, это верно.

— Отхватила что надо! —- проговорил дядя Федя.

Тётя Дуся, разрумянившись не хуже Юльки, вытерлась полотенцем.

— Вот вам! И по-новому пляшут, а складно, Поначалу как дёргалась — глядеть противно. А после — хорошо.

— Тьфу! — повторила баба Катя.

—

Первый танец назывался шейк,— складывая губы бантиком, ответила Юлька.— Второй — твист. В Москве все танцуют. Кто как сумеет, конечно...— Она скромно потупила глаза.

— Э, э! —закричала Галя.— Мама, Шурка письмо нехай отдаст, тикает!

Не этот бы звонкий Галюхин окрик, Шурец и впрямь утёк бы — стреканул уже к порогу, спасибо, Галя заметила. Мальчишка выдернул из-за пазухи смятую открытку, присел, кривляясь, бросил на стол и скрылся. В Юлькину комнату, кажется.

Шурец оказался прав, открытка была мудрёная. Читал её Пётр, которому Юлька передала открытку дрожащей рукой,— у самой буквы расплывались перед глазами.

«Посёлок Изюмовка Крымской области. Дом Лу-коненко или Лукояненко. Девочке Юле из Москвы.

Милая Юля!

Ты так заманчиво живописала мне на пляже свою жизнь, что мы с соседкой (помнишь, тоже ехала в купе?) решили посетить ваш земной рай и узнать, нельзя ли где-нибудь снять хорошую, удобную и недорогую комнату на двоих. Желательно с питанием. Как поживают твои знатные дядя с тётей? Мы приедем в Изю-мовку в следующее воскресенье, постарайся встретить нас у остановки автобуса около часу дня. Привет твоему брату и его очаровательной подружке!

Число и закорючка».

— Это какой же ещё очаровательной подружке? — после некоторого замешательства спросила тётя Дуся, попеременно изучая лица Петра и Юльки.

— Зачем это вы и кому наши райские жизни расписывали?

— Маманя, мы же тогда на море с Юлькой ездили, сами разрешили! — взмолился Пётр.— Про вас я никому слова не говорил, понятия не имею.

— А подружку где цеплял? — прищурилась тётя Дуся.

Юлька прикусила язык. Пётр сказал с деланным безразличием:

— Жанна тоже на море с нами ездила...— Потянулся, хрустнув костями.— Я спать пошёл. Баба Катя, завтра чуть свет меня будите, хоть водой лейте. Юлька!..— Он быстро, многозначительно взглянул на неё, на Галю.— Слышишь? Поняла? Доброй ночи!

Пётр удалился. Тётя Дуся, убирая еду в буфет, обернулась к Юльке:

— Стало быть, нам гостей в выходной ждать прикажешь? Знатным дядям-то с тётками?

— Нет,—сказала Юлька.—Никакие они не гости. Я никого не звала! Встретила на пляже... одну. Ну, поболтали немножко.— Она смотрела невинно, чересчур невинно.

— Да уж ничего не поделаешь, раз приглашала. Ладно. Галина, посуду мой. Юлечка, спать ложись, на ногах еле стоишь.

Как в воду опущенная, побрела Юлька к себе. Галина сигналила ей что-то движением чёрных глаз и бровей: не горюй, мол, Шурца схватим, душу вытрясем, помпу найдём!..

В комнате Юлька зажгла свет. Столько, столько обрушилось на неё сразу! Пропажа помпы,

которую надо во что бы то ни стало отыскать к рассвету, а он уж недалёк. И эта оранжевая толстуха, как с неба свалившаяся...

Но внезапно (который уже раз за сегодняшний насыщенный день!) Юльку словно по голове ударило. Край белоснежного подзора на её кровати, как и утром, был странно вздёрнут, даже слегка колыхался.

Не веря глазам, Юлька подошла. Села на пол. Откинула подзор. Неужели могут происходить чудеса? Сумка-шлагбаум, чемодан-часовой, помогите!

И они помогли.

За ними, под их надёжной защитой и охраной, словно ничего и не случалось, стояла исчезнувшая коробка. Стояла прочно, твёрдо, будто никуда и не исчезала.

Юлька цапнула себя, как и утром, за нос. Не пропала, не сгинула, диво дивное! Потянула крепнущей рукой обрывок верёвки. Коробка послушно и тяжело — значит, с содержимым — подползла к её коленям. Всё, всё было на месте, по-старому! Нет, не всё...

На крышке, грубо наляпанная сажей или гутали-' ном, чернела рожа — в очках, с хвостом на макушке и растопыренными ушами. А под ней криво-косо было намалёвано: «ВИСТ АМЕРИКАНСКИЙ».

В комнате приглушённо хихикнули.

Юлька испуганно подняла голову. В зеркале гардероба, напротив, как в раме, увидела притаившегося, словно жулик, между телевизором и этажеркой... Шурца.

— Юлька-Помпа, очконос, хвост навязан из волос!.. А картонка ваша так под столом весь день и стояла! А вы-то её искали! Так тебе и надо!..— проверещал отвратительный мальчишка, проносясь мимо оторопевшей Юльки.

Минут двадцать спустя, успев шепнуть Гале, что всё в порядке, Юлька уже спала крепким сном. Во сне

она видела крутящиеся в разные стороны помпы с рычагами и колёсами, филлоксеру в виде громадной мохнатой гусеницы, ревущие грузовики, толстуху на пляже. А ещё загорелое и строгое лицо Петра, который, щурясь, повторял: «Пляшешь-то ты лихо!..»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Держи,— сказал он.

— Держу!

Она приняла из его рук ведро с мусором, будто там лежали драгоценности. Возле скважины у плетня громоздилась уже порядочная куча. Колодец скважины был почти пуст. Со дна посредине торчал отросточек ржавой трубы. Золотистая голова Петра то склонялась над ним, то поднималась к протянутым Юлькиным рукам. А она сама сидела на корточках у кирпичного борта и смотрела вниз, карауля слово «Держи!».

Вы думаете, это происходило во сне? Нет, наяву.

Рассвет только наступил. Небо было жемчужно-серое, розовела лишь полоска над дальней горой. Соловьи заливались в зарослях ежевики у ручья, в громадном орехе на усадьбе. Ещё не потеплело с ночи, как это бывает в Крыму даже летом; ещё ранняя утренняя прохлада бодрила тело и так вольно дышалось... Белые гуси важно проколыхали со двора мимо скважины через отпертую калитку вниз, к блестящему глазу кринички,

— Держи.

— Держу!