Понимание
Шрифт:
– Успокойся, – говорит мне странно изменившийся Семнадцатый. – Хозяев здесь нет.
– А кто есть? – тихо спрашиваю я его, стараясь отдышаться.
– Ты есть, я есть, малышки, наверное… – он вздыхает. – Здесь почти нет еды и очень мало воды, поэтому надо что-то делать.
– Значит, мы умрем от голода и жажды? – не понимая, о чем он говорит, спрашиваю я.
– Нет, – качает головой этот невозможный нечетный. – Я выведу нас куда-нибудь, где есть наши. Ну или хотя бы похожие на них…
– Нашел время сказки рассказывать! – возмущаюсь я, но он останавливает
– Малышки проснулись? – спрашивает Семнадцатый. – Давай тогда сначала устроим их поудобнее, затем накормим, а потом поговорим?
– Ты очень странно изменился, – признаюсь я. – Почему ты таким стал?
Он сначала не понимает, о чем я говорю, а потом вздыхает, почесав голову, укрытую белой шерстью. Именно это показывает, что много времени прошло, потому что шерсть нам удаляют. Везде – и сверху, и снизу, потому что нельзя игрушкам быть с шерстью. А раз у него шерсть, то, выходит, действительно хозяев нет. Значит, надо поговорить, но сначала малышки четные.
– Постарел я, Иришка, – вздыхает Семнадцатый. Он меня так называет, да и всех нас, как он говорит: «человеческими именами». – Но мы об этом поговорим еще, а пока…
Я тяжело встаю, потому что двигаться мне сложно, но все же встаю. Семнадцатый привозит откуда-то две длинные тележки, и тут я понимаю, что он задумал: четных посадить на тележки, тогда можно будет их быстро перевезти. Но мне все-таки ужасно любопытно: что значит «постарел», и что вообще происходит? Но он прав, сначала четные.
Вот мы ввозим тележки в ту комнату, где проснулись. Четные сначала взвизгивают, а потом узнают Семнадцатого, который всегда очень ласково к нам относился, как будто был старше всех. А еще в него очень мало играли, как будто не видели. Поэтому он не сломался, но вот как оказался здесь, я не знаю. Наверное, расскажет?
– Двадцать восьмая… – начинаю я, но Семнадцатый останавливает меня.
– Хозяев нет, – произносит он. – Давайте перейдем на человеческие имена? Вот Двадцать восьмая у нас Наташа, помнишь?
– С трудом, – вздыхает она, ойкнув в конце. Больно дышать ей, в тот раз, когда сломали, в ней чем-то острым ковыряли, чуть не ушла туда, где мы не игрушки, но не повезло.
– Будем запоминать, – улыбается он нам, отчего в груди становится теплее.
Затем мы пересаживаем всех на тележки, а Семнадцатый подходит к нечетному, которому повезло прямо сейчас, и отчего-то вздыхает. Затем он показывает мне, куда везти малышек. Оказывается, здесь есть жилые помещения, как будто на мусорщике кто-то собирался путешествовать. Я попозже спрошу Семнадцатого, а пока четные располагаются на изумительно мягких кроватях. На них что-то лежит, поэтому кажутся они очень мягкими.
Семнадцатый уходит, пока я укладываю четных одну за одной на кровать, обнаружив какую-то ткань там же. На каждой кровати есть такая ткань, а для чего, я не понимаю, но тут возвращается нечетный, сразу же показывая мне, для чего эта ткань. Оказывается, ею можно покрыть сверху тело. А зачем? Непонятно совершенно, но при этом четные начинают себя намного спокойнее вести, особенно самые
– Смотри, Ириша, – объясняет он мне. – Это галеты, они так называются. Им много лет, поэтому так просто не разгрызешь, но можно размочить вот так, – он макает в емкость с водой темно-коричневую пластину. – И тогда будет хлеб.
Пока я размачиваю «галеты» и выдаю их младшим, Семнадцатый негромко рассказывает о том, что здесь была какая-то «спасательная капсула», а сорок четвертой очень нужна была «невесомость», чтобы выжить, поэтому он направил ее в «черную дыру». Я не понимаю, что это значит, кроме того, что у сорок четвертой так появился шанс выжить.
– Сейчас покормим, спать уложим, – озвучивает планы Семнадцатый. – А потом я тебе все расскажу. Тебе многое надо будет запомнить, на всякий случай.
Он очень необычный, просто, можно сказать, странный, поэтому я только киваю. Нечетные всегда сильнее, поэтому если не хочу быть битой, то лучше не возражать. Они разные бывают… Семнадцатый ни разу никого не ударил, но нарываться мне не хочется, и так все болит. Поэтому я буду ждать его рассказа.
Вот младшие едят, а я им делаю то, что мне сделал Семнадцатый – провожу ладонью по голове. Малышки замирают, переставая жевать, а потом просто тянутся к моей руке. Я совсем не понимаю, что это значит, но если им хочется, то мне не жалко. Кто знает, сколько нам осталось до того, как вернутся хозяева?
– Я из совсем другого мира, Ириша, – начинает свою речь Семнадцатый. – В том мире все было иначе, но я был глуп и молод, потому захотел все сделать сам.
Я слушаю его, не понимая почти ни слова, он старается мне объяснить, конечно, потому что видит, что до меня не доходит. Странно, но Семнадцатый совсем не раздражается, а, вздохнув, меняет тему на более понятную. Оказывается, мы были заморожены, поэтому не изменились совсем, но тем временем пролетело очень много лет. И теперь что происходит вокруг – совершенно неизвестно.
– Наш корабль попал к нехорошим существам, – продолжает рассказывать Семнадцатый, будто самому себе. – Поэтому я и оказался в конце концов тут. Есть шанс, что второй… Впрочем, тебе это ничего не скажет.
Как бы ему объяснить, что я вообще ничего не понимаю? Семнадцатый как будто осознает это, начиная рассказывать совсем другие вещи – о том, как он проснулся и немножко сломал корабль, сумев сохранить жизнь хоть кому-нибудь. Почему-то для него жизнь имеет какую-то ценность, как не игрушка, честное слово!
Ну вот, он сломал корабль, потом что-то еще непонятное сделал и теперь ищет такую же дырку, в которую пихнул сорок четвертую, потому что ему очень надо, чтобы мы оказались среди людей, которые не будут желать в нас играть. Все-таки сказки у него интересные, как и те, что мне когда-то давно рассказывали в питомнике, когда обучали быть хорошей игрушкой. Я дорогой игрушкой была, потому что меня себе не каждый мог позволить… А кто я теперь? Мусор…
Сириус, шестое гагарина. Сергей