Понкайо. Книга 2

Ноябрь, 2006 год

Через решетчатое окно проникала душная влажность стремительно подступающего ливня. До конца светового дня оставалось два с половиной часа, но комнатка уже утопала в сумерках. «Переговорная» – так пираты называли эту конурку. Она представляла собой довольно маленькое, но все же крепкое строеньице с прямой крышей, обставленное скуднее, чем даже монастырская келья: стол, для удобства отодвинутый к окну, да пара стульев. Здесь никто не жил. Пираты использовали переговорную

для записи видео с пленников, поэтому единственное окно напротив двери было забрано деревянной решеткой с частым ромбовидным плетением. В этой предосторожности не было особой необходимости, ведь пленников никогда не оставляли в переговорной без присмотра, но, как известно, береженого бог бережет.

Зеленоватые сумерки мягко подтапливались желтым свечением аккумуляторного светильника на треноге. Чашеобразная насадка смотрела на пустой стул у глухой стены; за светильником в полумраке пряталась маленькая цифровая видеокамера на штативе, чуть дальше расселись режиссер и оператор в компании автора идеи. Последний явился в качестве зрителя и, дабы не тесниться и не мешать, устроился за столом у окна.

Дверь отворилась, впустив еще двоих, и внутри стало не повернуться. Зловещие декорации не испугали узницу. Своей податливостью, неспешностью движений, их излишней плавностью девушка напоминала сомнамбулу. Она безропотно позволяла чужим рукам вести ее куда им угодно, в происходящее не вникала, ни о чем не спрашивала и не пыталась сопротивляться, когда с нее стянули джинсовую куртку и усадили на подсвеченный лампой стул. Девушка осталась в белых шортах и бледно-голубой майке. Конвоир сдернул с узницы заколку-краб, размотал спутанные волосы, разделил пополам и забросил на плечи. Она даже не шелохнулась, только моргнула, когда прядь зацепилась за пластиковые зубья.

Безжизненный взгляд проплыл по комнатке, выхватил из сумрака очертания стола и контуры головы на фоне тускло освещенного окна, за которым дрожали ветви деревьев, и замер в районе треноги. Притаившейся в тени камеры девушка не заметила и значения расположившейся у окна фигуре не придала. Она не знала, который час, не знала, сколько прошло дней и двигалось ли время вообще. Окружающий мир оставался блеклым фоном, таким же далеким и малозначительным, как затмлённая сном действительность.

По щиколоткам прокатился сквозняк. Волоски на руках встали дыбом, узница покрылась мурашками и даже не заметила этого. Ее не волновал бьющий в глаза свет, выставивший ее на всеобщее обозрение, или безмолвные фигуры по ту сторону лампы. Она не чувствовала нависшей опасности, едва ли вообще понимала, где находится, едва ли помнила свое имя, она до сих пор жила последними секундами погибшего у нее на глазах любимого человека.

– Я еще нужен здесь?

– Нет, Феликс, можешь быть свободен.

Скрипнула дверь. Конвоир удалился.

Пока оператор, бурча под нос и невесть на кого приглушенно ругаясь, баловался фокусом и ракурсом камеры, автор идеи вполголоса переговаривался через стол с режиссером и с живым любопытством эстета разглядывал девушку. А та и не представляла, чей вызвала интерес. Его пытливый взор не смог ее пробудить. Автор всегда участвовал в записи видео с заинтересовавших его пленниц. Если девушка во время съемки вела себя смирно, не закатывала истерик, не голосила и не заливала все вокруг слезами да соплями, он оставлял ее себе и приручал. Это было его хобби. Так он не только скрашивал досуг, но и оттачивал умения в разделывании человеческой души. Впрочем, сам он предпочитал называть это «психологическим просвещением» или «исследованием людской природы». Совмещал приятное с полезным.

Он подался вперед, поставил локти на стол

и с видом тонкого ценителя поднес к губам соединенные кончики пальцев, думая о том, что этот улов непременно должен пополнить его коллекцию. Такого очарования за весь пятилетний промысел он еще не встречал. Красота узницы опьяняла, как со вкусом выполненное произведение искусства. В приложенном к этой жемчужине паспорте значилось, что ей двадцать девять лет. На свой возраст она не выглядела. В ней не было той внешней зрелости, которая проявлялась в каждой черточке, даже во взгляде, и не позволяла ее ровесницам обмануть наметанный глаз. Даже назвать ее женщиной язык не поворачивался. Лапуля казалась молоденькой девушкой: на вид от силы лет двадцать пять.

Он никак не мог ею налюбоваться. Глаза карие, большие и выразительные, лучатся солнечным теплом и в мягком свете лампы вспыхивают золотыми искрами. Губы нежно-розовые и на вид очень сладкие; верхняя губа тоньше нижней, с округлым и четко прорисованным изгибом, который почти делит ее пополам. Выглядит восхитительно, не терпится попробовать… Густые темно-каштановые волосы сверкают вызолоченными на солнце прядями, подчеркивают нежный овал лица, зрительно вытягивая его, и тяжелым покровом ложатся на плечи. Напрасно Феликс забросил их вперед, теперь грудь не видно…

От созерцания покрытого загаром стройного тела бурлила кровь и плавилось сердце. В голове мелькали мучительно-томящие видения будущих наслаждений. Автор добрые полминуты разглядывал ее длинные ноги, прежде чем вернуться обратно к лицу. Все во внешности узницы – пленительная сила глаз, нежное очарование лица и гибкость точеного тела – навевало загадочный образ нереиды. Автор был готов прямо сейчас подхватить ее и унести к себе, но решил немного обождать и посмотреть, как она будет вести себя дальше.

Он откинулся на спинку стула, забросил ногу на стол и склонил голову набок, с удовольствием наблюдая за трепетом девичьих ресниц. В свете лампы отчетливо вырисовывались золотистые веснушки, мелко рассыпавшиеся от скулы до скулы через прелестный тонкий нос. Глаза пронзительно мерцали, но оставались сухими: эмоции сковало злосчастьем, взгляд ничего не выражал. И только напряжение безотчетно сжатых пальцев говорило о том, что где-то внутри, огороженная прочной стеной глубокого потрясения, на свет пытается пробиться неистовая боль. До чего же прелестны эти руки с длинными пальцами и узкими запястьями… Изящество этих рук было способно украсить любой холст.

Оператор недовольно спросил, когда они уже начнут. Чиркнула бензиновая зажигалка, из темноты, растягиваясь и закручиваясь в удушающем танце, выполз едкий дым, лениво потянулся к узнице, пропитал волосы и одежду.

– Тебе нечего бояться, – мягкий голос режиссера вплелся в змеистые кольца сигаретного чада. – Мы просто хотим задать несколько вопросов и записать ответы на видео. Потом сможешь поужинать и отдохнуть. Готова?.. Приступим. Назови свое имя и возраст.

Никакого отклика.

– Все хорошо, мы тебя не тронем, обещаю. Всего несколько вопросов. Они могут показаться слишком личными, но так надо. Отвечать лучше правду. Продолжим?.. Как тебя зовут и сколько тебе лет?

Слова отскочили от узницы, как горошины от стены.

– Ты меня слышишь?

Нереида рассеянно моргнула, будто очнувшись от тяжелого дурмана, и вскинула блестящие глаза. Омертвелый взгляд устремился в пространство – и тут же упал под гнетом свинцовой скорби. Незнакомый голос достиг слуха, тронул поволоку оцепенения, но сдернуть ее не смог. Вопросы растворялись в душном никотиновом смраде, не достигая сознания девушки. Сплетенный говор чужих людей звучал глухо и неразличимо, в ушах стоял странный шум.