Понтий Пилат
Шрифт:
«Отец мой наложил на вас тяжёлое иго, а я увеличу иго ваше, отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами» [48] .
Повторяя эти слова про себя, Иуда испытывал необычайный подъём. На глазах его выступали слезы, сердце стучало в ушах, ладони покрывались липким потом, а всё тело — волной мурашек…
Увы, силы были явно неравными. Народ отрекся от Дома Давидова, отринул своё с ним кровное родство. «По шатрам своим, Израиль!» — провозгласили старейшины. «Теперь знай свой дом, Давид» [49] , — сказал народ виновнику переноса царского трона в колено Иудино. Десять колен израилевых тысяча лет назад отошли от Дома Давидова…
48
2 Цар. 19: 9, 41–43; 20:1.
49
3
Ревность, лишь ревность и зависть — вот что подвигло их на этот предательский поступок. Иуда был убеждён в этом, отвергшие его народ соотечественники, в свою очередь, были презираемы и отвергаемы им. Разве не сам Господь приговорил десять предавших колен израилевых к исчезновению? Растворившись в иных народах, они потеряли всё. Лишь иудеев считал Иуда избранным народом, все остальные были такими же, если не большими врагами, чем римляне.
И среди них — Иисус. Да, родился в Вифлееме Иудейском, но лишь потому, что его семья прибыла туда из Галилеи. Он — галилеянин, независимо от случайного места рождения. Галилея, где он провел свою предшествующую жизнь, отделена от Иудеи, имеет своего собственного тетрарха. Смешанные браки между жителями этих земель были запрещены, и не Симон ли Тарсис [50] из Маккавейских князей насильно переселил всех проживавших в Галилее иудеев обратно в Иудею? Что хорошего может придти из Галилеи вообще?
50
Симон (Тасси) Тарсис (правитель с 142 г. до н. э., царь 141–134 гг. до н. э.) — первосвященник и царь Иудеи.
Да, римлянин в чём-то прав. Ему, иудею, не впервой придётся предать, но кого и зачем? «Если восстанет на тебя пророк или сновидец… то пророка того или сновидца должно предать смерти» [51] .
Осведомителем прокуратора он был давно, но ещё раньше стал членом тайного общества. Всё в соответствии с древними книгами: «поставь наблюдателей за наблюдателями», разве не так сказано в них. Своего священного наследства Иуда не предаст никогда, в нём его жизнь, его будущее. Сыны Иуды, избранный Богом народ, будут когда-нибудь жить в пределах одной страны, получив землю обетованную, станут выше всех народов, все остальные народы будут уничтожены или обращены в рабство. Он, Иуда, верит в это, и ради этого готов умереть, ради этого он будет жить. Судьбы других людей, других земель имеют ли значение в сравнении с этим?
51
Второзак. 13:1–6.
А пока он служил осведомителем римлян, плёл сети вокруг Иисуса. Приближал своё, отличное от других, будущее. Он многое знал, о большем догадывался. Нити многих судеб держал в руках. Вот допустим, прокуратор. Верный отечеству солдат, истинный римлянин. Здесь губы Иуды искривила язвительная, с оттенком презрения, улыбка. Так что же он делал во храме Великой Матери Богов? В одно время с Иродиадой, этой потаскухой Ирода Антипы! Надо полагать, служил Риму. Хороша служба, нечего сказать… Он, Иуда, хотел бы так тоже… Он видел их, идущих по двору храма. Её оголённые плечи, и не прикрытые платьем ноги. Красивый у неё зад, ничего не скажешь. Пристроиться бы к ней сзади, всадить между ногами, да помять эту бесстыдно открытую взорам грудь. Укусить бы в шею, до крови. И пусть бы она кричала, он бы не отпустил её. Разодрал бы её там, внутри, чтоб она не ходила — ползала, утопая в пыли.
На этом месте своих размышлений Иуда почувствовал знакомое жжение в паху. Воровато оглянулся. Дорога сзади пустынна, окружена холмами. На холмах — не слишком густая, но нужная растительность — какой-то кустарник. Ещё несколько десятков шагов, и поворот. Он полез на холм. Укрылся в кустарнике.
Мысли об Иродиаде сводили с ума, дыхание сбивалось с ритма, он сопел и с силой втягивал воздух в раздутые ноздри. В паху пульсировала кровь. Плоть его восстала и просилась наружу из-под одеяний. Привалившись к какому-то кусту, Иуда обнажил набухший, побагровевший член. Первое же касание рукой исторгло мучительный стон из глубины его существа. Рука знала своё дело: она сжимала орган с нужной силой, скользила вверх, и снова вниз, вовлекая Иуду в безумный вихрь ощущений. Он представлял себе, как насадил женщину, и вонзается в неё с сумасшедшей силой. Так, что она кричит от боли, хочет вырваться, уйти, но ей это не по силам. А он, Иуда, всё глубже
Стонал, и довольно громко, сам Иуда. И даже кричал в момент облегчения, не слыша сам себя. Поток семени излился на подол одежды, намочив её. Он не видел этого, всё ещё сжимал член, ловя последние содрогания всего тела, последние мгновения наслаждения, в висках стучала кровь, а в области лба затихала сладкая боль.
Долго лежал потом под кустом, опустошённый, глухой ко всему. В сердце в который раз нарождалась тоска. Он знал, что лишь такая радость доступна ему. Рядом с женщиной — живой, тёплой, доступной ему женщиной, — его мужское достоинство повисало жалким, ненужным куском плоти. Ни о каком молоте и речи не было. Был лишь вялый поникший огрызок плоти.
И это не прибавляло любви к прокуратору. Иуда чувствовал, на животном уровне, как чувствует побеждённый самец, уступивший в неравной схватке, более сильному и удачливому сопернику, в борьбе за столь желанную самку: у этого светлоглазого, высокого, жизнерадостного человека с женщинами всё получалось. У него-то не было никогда необходимости в одиноких ласках на глухой дороге, в кустах, с самим собой… Рядом с ним всегда были красивые женщины.
И может, именно это, а не принадлежность прокуратора к другому племени и религии, делало его в глазах Иуды врагом? Именно это… Но нет, снова и снова он повторял: «Отец мой наложил на вас тяжёлое иго, а я увеличу иго ваше, отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами…». И кожа вновь покрылась мурашками, сердце забилось сильнее, пересохло в горле, и липкий пот выступил на ладонях.
Глава 10. Письма 2
Понтию Пилату, прокуратору провинций Иудея, Идумея и Самария, в преторию Кесарии Приморской.
К* — Понтию Пилату, привет.
Ты доставляешь мне большое удовольствие, требуя от меня не только многочисленных, но и длинных писем. Я бываю скуп на них частью из уважения к твоей занятости, частью потому, что сам разрываюсь между разными, по большей части скучными делами, которые одновременно и отвлекают душевные силы, и ослабляют их.
Моя любовь к тебе заставляет меня не поучать тебя без конца, ведь ты не нуждаешься в учителе, а уговаривать крепко помнить о том, что ты уже знаешь. Потому и поучений в письме не будет. Ты знаешь сам, зачем ты в Иудее. Я же в качестве учителя не знаю, чему тебя учить. Помнишь, у Фукидида [52] : «невежество ведёт за собой дерзость, а размышление — медлительность» [53] . Что дерзость, что медлительность одинаково могут быть опасны там, в чужой стране. И решения тебе приходится принимать самому.
52
Фукидид (около 460–400 гг. до н. э.) — древнегреческий историк. Происходил из знатной афинской семьи. Активно принимал участие в политической и военной жизни Афин. Главный исторический труд (8 книг) посвящен истории Пелопоннеса.
53
Это слова Перикла у Фукидида. Перикл (около 490–429 гг. до н. э.) — древнегреческий политический деятель, стратег Афин, знаменитый оратор. Принадлежал к аристократическому роду. После изгнания Фукидида в 444 г. до н. э. управлял государством. Афины при Перикле достигли высшей степени развития. В 429 г. до н. э. умер от чумы.
Поговорим о другом, мой далёкий, но от этого не менее любимый мною соратник…
Было ли это вызовом, исходящим от тебя, не знаю, но я так почувствовал это. Ты был крайне любезен, описывая мне лица и повадки Наставника и его учеников. Приложил присущую тебе старательность. Но я ощущал постоянно твоё лёгкое недоверие к необходимости всего этого. Ты не веришь в мою способность читать по лицам, друг? Напрасно. Давай поупражняемся в этом мало изученном искусстве. У тебя зоркие, внимательные глаза, ты отличаешься наблюдательностью. Благодарю за словесные портреты, что ты прислал. Ты был неподражаем, Понтий, описывая лица. Посмотрим, смогу ли я быть столь же неподражаем, раскрывая характеры и даже целые судьбы, что за этими лицами стоят.