Понтий Пилат
Шрифт:
Рождение Солнечных Богов даже в наиболее отдалённых друг от друга странах — всюду большой праздник. Рождение Митры всегда справлялось с большим ликованием, а рождение Гора — одна из величайших мистерий религии Египта. Его изображение выносится в этот день из храмов с особыми церемониями.
Солнечный Бог и его прообраз — Солнце — появляются на свет слабыми и немощными, ведь это — новорождённое дитя. Солнце является тогда, когда дни самые короткие, а ночи — самые длинные; и детство Солнца окружено опасностями, ибо царство тьмы получает перевес над царством света. Но оно преодолевает все эти опасности, дни удлиняются по мере приближения к весеннему равноденствию, пока не настанет момент пересечения, дата которого меняется каждый год…
— Что касается Таммуза, например, — начал Ормус…
— Постой, жрец, — прервал Ормуса Пилат. — Мне важны
— Не торопись, римлянин. Задача ясна мне, в беседах с моим другом, Филоном из Александрии, об этом не раз упоминалось.
Ещё не всё знаешь ты о Солнечных Богах. Когда Солнце достигает зенита, высшей своей точки, Солнечный Бог должен умереть. Я начал говорить о моменте пересечения. Это — момент гибели Бога, весной, когда равны по продолжительности дни и ночи. Есть древние изображения, которые представляют Солнечного Бога внутри круга горизонта, голова и ноги его расположены в противоположных сторонах света, так же, как и распростёртые руки. Это чем-то напоминает ваше распятие, излюбленный вид римской казни. Я видел в одном из наших храмов Изиду на храмовой стене, и позади сидения, где она сидит с Гором, изображение, похожее на crux capitata [44] .
44
Крёстная казнь имеет древнее родословие. Рим перенял её у Карфагена. Распятию подвергались рабы, разбойники, убийцы, политические преступники, — все те, которых римляне считали недостойными почётной смерти от меча. Римляне использовали разные виды распятий: crux simplex (столб без перекладины), crux patibulata (крест в форме буквы Т), crux capitata (крест в форме знака + с удлинённой нижней частью), crux decussata (крест в форме буквы Х) и др.
Отметив про себя знание жрецом не только вида римской казни, но и орудий и подробностей её, Пилат счёл нужным выразить удивление лишь главным для него в этом случае вопросом:
— Египтянин, ты предлагаешь мне распять будущего Бога? Предать его столь позорной смерти? Зачем?
— Он поднимется потом, торжествующий, и вознесётся на небо. Силой своей нальёт колосья и виноград, отдав свою жизнь для их созревания, через них питая своими соками и тех, кто ему поклонится. А распятие — это просто символ, римлянин. Я думаю, что на древних изображениях Бог обнимает человечество, благословляя его распахнутыми руками. Распятие — лишь внешнее совпадение, но если тебе больше нравится именно эта казнь, пожалуйста, я готов уступить твоему вкусу. Просто Солнечному Богу следует умереть, спасая человечество. И воскреснуть с торжеством. Это — ещё два-три условия, которые необходимо соблюсти, кроме перечисленных уже тобой.
— Родиться зимой от непорочной девы, умереть весной, пожертвовав жизнь человечеству, став Спасителем его, воскреснуть, таким образом дав начало праздникам рождества и воскресения. Это все?
— Это лишь вехи на дороге Бога. Но обязательные. Остальное будем додумывать, привязывать к определённым людям и обстоятельствам.
Это стало привычным для израильтян зрелищем — вечерняя прогулка собак. Из претории выезжали на лошадях два-три воина, одетых в алые туники. Поверх блестели панцири — лорика — из кожи с нашитыми медными пластинами, у каждого меч-гладий красовался у бедра. За ними выпускали собак. Семь великолепных представителей собачьей породы, возглавляемых Бангой, выносились с лаем на простор, пугая народ. Ничего, кроме недоумения и презрения, впрочем, разбавленного изрядной долей страха, подобная процессия у иудеев вызвать не могла. Прилежащие улицы мигом пустели, дорога к морю освобождалась.
Вот и сегодня, стоило им выехать за пределы претории, как все попрятались. И это было весьма кстати. Встречи с горожанами сегодня не входили в планы Понтия Пилата. Это они с Антом, одетые как воины кентурии, которым поручался обычно выезд собак,
Белые лёгкие облака на горизонте наконец действительно купались в море. Солнце не достигло ещё закатного алого цвета, золотые потоки его лились бесконечно по поверхности волн. Волны тоже не достигли грозной силы шторма, но тяжелые маслянистые катящиеся валы внушали некоторое уважение. Они разбивались на берегу в кипящую пену, с грохотом и брызгами. Уходили в убегающий песок, исчезали. И вновь накатывались на берег с шумом. Необыкновенной прозрачности, а в глубине сине-голубое, небо лежало над волнами; берег обрамлял жёлтый песок. Извечное сочетание красок, извечное движение материи, не оставляющее равнодушным человека с воображением и душой…
Они были на берегу — он, верный Ант, лошади и собаки, все существа, преданные ему, Пилату, и за это уважаемые им. Собаки носились по берегу, рыча и лая на подбегающие волны. Как это бывало с ним часто на море, пришло озорное, буйное настроение, как у ученика, отпущенного на каникулы.
— Ну что, кто быстрее? — крикнул он мальчишке, уже сбрасывая с себя одежду.
Ант не дремал, ещё мгновение, и он уже нёсся к воде. Красивым, лёгким прыжком нырнул под набегающую волну, вынырнул на гребне, встряхнул головой. Преодолевая сопротивление воды, благодаря мощным согласованным движениям рук, подкрепляемым резвыми толчками ног, стал двигаться навстречу волнам, наращивая темп, всё быстрее удаляясь от берега. Соревноваться с Пилатом именно это и означало — следовало соревноваться всерьёз, без всякого стремления к сдаче. Он не принял бы ложной победы. Да Пилат тоже не спал, сорвался с берега вслед за Антом, поймав следующую волну, нырнул, и тоже понёсся вперед, не жалея сил. Какое же это было наслаждение — напрягать все силы в этом состязании с волнами, с собственным уставшим телом, со своим настроением!
Некоторое время они плыли почти рядом, Ант лишь на голову опережал хозяина. Пилат не хотел уступать, Ант тоже не собирался этого делать. Плеск волн, собственное ритмичное шумное дыхание, небо над головой, солнце в этом небе — что ещё нужно человеку, чтобы хоть на миг ощутить себя счастливым, чистым, сильным. Всё смывала вода с него — и сегодняшнюю сонную одурь, навеянную Ормусом, с привкусом гадливости, испытываемой Пилатом по отношению к жрецу, и тоску по той ночи с Иродиадой, которую не повторить, и все его промахи вроде истории с пустынником Иоанном. Неудачи — что они значили для этого сильного, легко рассекающего волны человека, какое отношение имели к нему? И всё же он сдался первым. Прервал свой бросок, отдышался, крикнул Анту:
— Ладно, на этот раз ты выиграл, хватит!
А когда тот, сияя улыбкой, подплыл к нему, добавил:
— Мальчик мой, сегодня твой день. Послушай меня, умудрённого жизнью, никогда не имей дел со жрецами. Поверь мне, проиграешь во всех случаях, даже если повезет…
Они отдыхали, лёжа на воде с раскинутыми руками, утопая в синем небе с редкими перистыми облаками, когда услышали шумное сопение и удары лапами по воде. Смеялись долго и от души. Это повторялось не в первый раз. Наверное, материнский инстинкт сук не позволял им бросить хозяина, и они следовали за ним в воду всегда, хотя волнение на море не позволило им в этот раз сразу до него добраться. Но все четыре были уже здесь, укоризненно оглядывали хозяина, сопя и отфыркиваясь. Что же касается всеобщего любимчика Банги, о нет! Ни в штиль, ни в шторм не видели этого храбреца в воде. Он сохранял весьма пристойный, внимательный вид, устраиваясь на песке. Оглядывал одежду, лошадей, временами делал пробежки по берегу, заливаясь осуждающим лаем. Весь его вид говорил глупым людям и собакам, ушедшим в море:
— Я занят настоящим делом, приглядываю за всем, что вы тут бросили, не подумав. Я забочусь обо всех вас, и мне не до глупостей.
Но все, в сущности, да и он сам, понимали, что Банга просто боится и не терпит воды. Пилат с Антом посмеивались над ним, а пес конфузился, зевал, отводил глаза в сторону, когда они все вместе выползали на берег, и суки обдавали его мириадами брызг, встряхиваясь. Два других, ещё молодых, кобелька, отдавая должное лидеру стаи, тоже не лезли в воду. Их место возле одежды и оружия, оставленного на берегу, никем не оспаривалось. Всё равно им предстояло купание с Антом позже, когда хозяин, а всеми в этой группе истинным хозяином признавался лишь сам прокуратор, устав, устроится на берегу. Молодой весёлый друг ещё пошвыряет их в прибой, накувыркается с ними, и они ещё успеют в угоду ему наглотаться солёной морской воды.