Понты и волшебство
Шрифт:
Зачем нам вера? — говорят скептики. Если загробная жизнь существует, мы попадем туда и без веры, а если нет… Что ж, тогда мы были правы, не так ли? Но в глубине души они не испытывают бравады, которую готовы демонстрировать на публике. Наедине с самими собой им тоже хочется, чтобы было хоть что-нибудь, чтобы был хоть какой-то смысл в существовании разумного куска протоплазмы, именуемого человеком.
Отрицая веру в богов, цивилизованный человек изобретает себе новые культы. Ведь что такое коммунизм, как не попытка построить
Как следует из их не воплотившейся в практику теории, коммунисты равны между собой. Мертвые тоже.
Страны третьего мира искренне считают, что рай находится в США. Американцы уезжают в Тибет в поисках смысла. Диктаторы всего мира уверяют, что рай в их стране, и для них это действительно так. Рай там, где нас нет, уверяют русские. Что ж, теперь мы есть практически везде.
Цель существования религий всего мира в том, чтобы избавить рядового обывателя от страха смерти. Избавившись от страха смерти, обыватель начинает жить и превращается в человека.
Я не боялся смерти и не верил в Бога. В Бога, как в сверхразум, вездесущий, наблюдающий, всевидящий и всемогущий. Мне были ближе законы кармы, которые гласят, что человек сам определяет свое будущее. Своими делами. Своими поступками. Своими мыслями.
Я не верил, что Бог — это существо.
Но, будучи между жизнью и смертью, валяясь в забытьи после удара Пожирателя Душ, я встретил кого-то, очень на него похожего.
Я стоял посреди НИГДЕ. А может быть, и не стоял, потому что под ногами было НИЧТО.
НИЧТО и НИГДЕ не имели цвета, звука, расстояния. Не имели объема, света, текстуры. Даже не вакуум. Просто НИГДЕ и НИЧТО.
Он возник передо мной без всяких театральных эффектов. Его не было, а потом он стал. Время не имело значения, потому что мы были в НИКОГДА. Он не был благообразным старцем, белоснежным голубем или пылающим кустом, его вид не повергал в трепет и не заставлял уверовать. Он просто был.
Мужчина моих лет, стройный, подтянутый, в спортивном костюме «Найк», заменившем белый балахон. На ногах у него были кроссовки той же фирмы. Хорошее лобби у корпорации в высших сферах, подумал я. Тут они и «Рибок» и «Адидас» обскакали. Бороды у него не было, печали и особой мудрости в глазах тоже.
— Привет, — сказал он.
— Привет, коли не шутишь, — сказал я. — Где я?
— НИГДЕ.
— Я мертв?
— Здесь и сейчас?
— Нет, вообще. А что, есть разница?
— Здесь и сейчас никто не жив и не мертв, потому что здесь НИГДЕ и НИКОГДА, — сказал он. — Так что разница есть.
— А вообще?
— Вообще ты жив, — сказал он. — Наверное, для того, чтобы описать твое состояние, человек бы употребил слова «чуть жив». Но для меня эта разница ускользает. Все люди «чуть живы», с моей точки зрения. Жизнь — это преходящее состояние, лишь смерть постоянна для вашей формы жизни.
— Такова официальная
— Такова моя точка зрения, — поправил он.
— Ты кто? — спросил я.
— НИГДЕ и НИКОГДА я — НИКТО.
— А вообще?
— У меня много имен.
— Назови хотя бы одно.
— Нет смысла.
— Почему?
— Потому что я его не вижу.
— Хорошее объяснение, — одобрил я.
— Я не даю объяснений.
— Я ценю это качество… в людях. А то все, кому не лень говорить, готовы объяснять все всем, кому не лень слушать.
— Ты — циник. Это хорошо.
— Почему?
— Я не даю объяснений.
— Замечательно. Тогда зачем ты здесь?
— НИГДЕ?
— Да. Зачем ты НИГДЕ?
— Я наблюдаю.
— За мной?
— Вообще.
— И что ты видишь?
— Разное. Вижу тебя.
— И как я тебе?
— Ты колеблешься. Ты сомневаешься.
— Я — человек. Людям свойственно сомневаться.
— Это делает их жизнь невыносимой.
— Возможно. Но всегда уверены в своей правоты лишь идиоты.
— И гении.
— И тираны.
— Ты — циник. Это хорошо.
— У меня бред?
— Что такое жизнь, если не бред?
— Что?
— Жизнь — это болезнь, от которой есть только одно лекарство. Жизнь — это игра с известным заранее результатом. Жизнь — бред.
— Ты ответишь на мои вопросы?
— Я не даю ответов.
— Тогда что же ты делаешь?
— Наблюдаю.
— И все?
— А этого мало? Вы играете жизнь, как спектакль, должен же быть у этого представления хотя бы один зритель?
— Ты уверен, что ты просто зритель, а не режиссер?
— Я ни в чем не уверен.
— Ты знаешь, чем все кончится?
— Знаю.
— И чем же?
— Занавесом.
— Занавесом для кого?
— Для всех. Все всегда кончается занавесом для всех.
— И для тебя?
— Да.
— Ты не вечен?
— Ничто не вечно. Вечно только НИЧТО.
— Почему мы здесь встретились?
— НИГДЕ?
— НИГДЕ.
— Потому что только НИГДЕ это возможно.
— Но зачем эта встреча?
— Не знаю.
— В чем смысл?
— Не вижу.
— Но ты наблюдаешь?
— Да.
— Ты знаешь Моргана?
— Я видел его.
— Он жив?
— НИГДЕ и НИКОГДА все мертвы.
— А сэр Реджи?
— НИГДЕ и НИКОГДА все мертвы.
— Кимли?
— НИГДЕ и НИКОГДА все мертвы.
— А я?
— НИГДЕ и НИКОГДА все мертвы.
— А ты сам?
— НИГДЕ и НИКОГДА все мертвы.
— Тогда чего же ты хочешь?! — заорал я, теряя терпение от этого абсурда.
— Насладиться спектаклем.
Я открыл глаза.
Вот так, резко, без всяких выкрутасов типа парения разума над собственным телом и наблюдения за ним с высоты птичьего полета, без долгого похода по темному коридору в поисках света. Как будто кто-то воткнул штепсель в сеть нажал на кнопку питания.