Попаданец на гражданской. Гепталогия
Шрифт:
— Нет, ну ты точно самурай! Хорошо что еще ножика ихнего у тебя нет, а то порешил бы давно Ленку и себя! — он хотел было расхохотаться, но осекся под взглядом Ермакова. — Ну какого лешего опять взбеленился? Она же от души! Ну, разошлись! Ну, с кем не бывает! Она же тебе помочь хочет!
— Разошлись?! Ты говоришь, разошлись?! Я ее сам выгнал, как только узнал, что она с этим чуркой, с киосочником связалась… — Константин тяжело дышал.
Сергей торопливо усадил его на кровать:
— Давай воды налью! Никак сердце прихватило? Таблетки-то
Константин мотнул головой:
— Я теперь всегда с собой ношу.
Он развернул носовой платок, достал одну таблетку валидола и привычным движением сунул под язык.
— Так и передай ей: помощь ее мне нужна была, когда я под себя ходил, когда меня из госпиталя выпнули домой, на постельный режим, — он горько скривился, — отправили… Она как дешевка за колбасу продалась, за кусок пожирнее и послаще с ним в койку запрыгнула. Бизнес она развела! Магазины понастроила! И Пашку совратила! Машину ему, квартиру! Сопляку еще восемнадцати лет нету, а он? Тьфу, смотреть противно, бизнесмены засраные! Так и передай своей сестре! От души! — Последние слова он почти выплюнул.
— Ты зря заводишься, Костя! Она что, должна была пацана одна поднимать? Он ведь когда тебя там, ну, того… Думали ведь, что помрешь! Пашка-то только школу окончил!
— А чего парня поднимать?! Окончил школу и пошел бы в армию, как я! Там из него бы мужика сделали! Сам бы поднялся! А она его отмажет от армии, деньги заплатит и отмажет! — он вскочил со стула, но опять опустился, скривившись от боли в простреленном колене. — Я ни ее, ни этого поганца видеть не хочу! И слышать о них не хочу! Все! Ясно? Она зачем тебе квартиру рядом со мной сняла? Дождаться не может, пока я в ящик сыграю? И с деньгами от нее больше не приходи! Сдохну, а копейки не возьму!
— Ты совсем уже со своей войной башкой поехал! Самурай и есть! — Сергей шумно выдохнул. — Ну кто ждет, чтоб ты сдох поскорее? Она, наоборот, о тебе заботится! Лекарства на что покупать будешь? Опять ведь книг накупил, «лимона» на полтора, не меньше?!
Самурай… Костю коробило каждый раз, когда кто-то вспоминал о его «японском», как он сам его про себя называл, прошлом. Это было самым счастливым периодом в его жизни, за исключением, пожалуй, рождения сына. Поэтому он терпеть не мог, когда кто-то с грязными сапогами лез в его душу.
Сколько он себя помнил, их семья всегда состояла только из двух «я»: он и мать. Об отце он никогда не расспрашивал, а мать не рассказывала. Из коротких обмолвок он понял, что тот был военным и служил на флоте. К этой теме он старался не обращаться, понимая, что это ей, видимо, неприятно и тяжело вспоминать.
Фотографий отца в семейном альбоме не имелось, вообще такого понятия, как альбом, не было. В старой коробке из-под елочных игрушек лежали потертые снимки маминой молодости и его, Костиного, детства.
Вот — студентка филфака со смешными косичками и в цветастом платье. Вот — аспирантка в строгих очках
А вот Костя с мамой на празднике сакуры в Нагано. Это был его любимый снимок они вдвоем в дурманящем облаке розовых лепестков. А еще мама на этой фотографии смеялась и была счастлива.
Как специалиста по японской филологии мать по партийной путевке направили в школу при русском торговом представительстве одновременно совершенствоваться в языке и обучать русскому и литературе детей дипломатических работников.
Костя, закончивший в то время четвертый класс, с нескрываемым энтузиазмом встретил сообщение о поездке. Его не пугало то обстоятельство, что ему придется оставить в Иркутске друзей-приятелей, благо их у него особенно близких и не было.
Долгие пять лет, проведенных в Нагано, ему показались одним мигом. Жадно, как губка, он впитывал язык и культуру страны, навсегда ставшей ему второй родиной.
Возвращение было таким же внезапным, как и отъезд. Десятый класс пришлось заканчивать уже дома. Этот год для него ознаменовался прилипшей на всю жизнь кличкой и нескончаемой вереницей драк, в которые он сам вмешивался или вмешивали его, причем с завидным постоянством.
В моду только-только входило увлечение восточными единоборствами, поэтому независимый и не примкнувший ни к одной из школьно-дворовых группировок «Костя-каратист» был подобно красной тряпке для местной шпаны.
Только после того, как он разбил достаточное количество носов и одержал достаточное количество побед нокаутом с первого удара, от него отстали, и «Каратист» сменился на уважительное — «Самурай».
— Иваныч, — Сергей помялся за его спиной, не желая отвлекать от раздумий. — Может, ты все-таки возьмешь хоть деньги? Что я сестре-то скажу?
— Ты опять? — Константин почувствовал, как вновь закипает в яростной злобе.
— Ну как хочешь!
Сергей хмыкнул и прошелся по небольшой комнате. Нищета царила во всей красе, но чистенькая нищета. Но то одна комната, а дверь во вторую Костя заколотил сразу после смерти матери, которая не дождалась его с войны. Намертво заколотил, сохранив навсегда в ней тот дух, который единственный поддерживал его жизнь.
И остались только зеленые старые шторки, стол, диван, три стула, кресло с торшером и огромный, вдоль всей стены, стеллаж с книгами: вся школьная программа, включая так и не осиленную «Войну и мир».
Русская классика и любимые мамой поэты Серебряного века. Большая советская энциклопедия, серия «Жизнь замечательных людей», подписные издания Дюма, Марка Твена, Жюля Верна — словом, стандартный набор книг в любом советском доме, за исключением, пожалуй, японской поэзии и прозы в оригинале и переводах и маминых книг по языкознанию.