Попаданка для лорда
Шрифт:
А потом время понеслось скачками. Вот я выдергиваю канделябр – Оливия визжит, пытается отскочить, но я быстрее. Перехватываю орудие убийства поудобней, перед глазами клубится алая муть ярости, застилает взор. По позвоночнику поднимается горячая волна, сметает разум, оставляя голые рефлексы, разбуженные гневом. Помню, как ринулась вперед, вроде бы даже подбадривая себя криком. И все, и темнота, словно на какое-то время повернули рубильник в мозгу, отключив все чувства.
Когда снова осознала, на каком я свете, Оливия с залитым кровью лицом лежала на полу и не шевелилась. Я склонилась над ней, коснулась артерии на шее, где должен был
Кажется, я ее убила. Только никаких сожалений по этому поводу не испытывала.
Роберт! Что с ним? Я рванулась к нему, упала на колени рядом. Он растянул губы в улыбке.
– Кажется, я больше никогда не рискну тебя злить.
«Никогда».
Я бы взмолилась о чуде, если бы умела. Нет, не святой Эде, покровительнице невинно оговоренных. Тому, кто сказал деве «встань и иди» и воскресил Лазаря. Только чудес не бывает…
Святой Эде. Которая умела исцелять молитвой и наложением рук.
Молитва ли то была? Или знание?
И когда я осматривала сломанные ребра мужа, и когда накрыла внезапно зачесавшейся рукой собственный бок, я думала о механизмах регенерации тканей. О клетках, у каждой из которых своя функция. О химических реакциях – хотя сейчас я не сумела бы воспроизвести формулы.
Чудо ли это было или магия?
Может ли быть, что у женщин в этом мире есть магия – магия исцеления – но чтобы ее применить, нужно понимать, что именно происходит в теле? Пусть не с точностью до клетки и молекулы – но понимать и представлять?
Может быть, у меня все-таки есть надежда на чудо?
Роберт сжал мою руку.
– Я доживу до утра, когда придут слуги? Чтобы рассказать, как все было на самом деле?
Я покачала головой.
– Тогда ни к чему больше тянуть.
Он взялся за рукоять ножа.
– Я не смог тебя защитить… Прости, – выдохнул он, вырывая клинок из тела.
Я накрыла его рану обеими руками – тепло словно пролилось из них внутрь, туда, где сбилось с ритма, снова дернулось и снова замерло сердце. Зажмурилась. Не слышать хрип, не чувствовать, как поднялась и опустилась – неровно, толчками – грудь под моими ладонями. Представить, точно в компьютерной 3D-реконструкции, сердце, слои его стенки, кровь… Представить, как тянутся белковые нити, склеивая раны, как специальные клетки закрепляют этот шов уже другими, более прочными белками, оставляя тонкий, едва заметный рубец. Как электрический импульс идет от водителя ритма по проводящей системе, заставляя сердечную мышцу сокращаться размеренно и ровно.
Перикард. Плевра. Межреберные мышцы. Кожа.
Мысль материальна, хотя бы в этом мире? Или я тешу себя напрасными надеждами? Или окончательно и бесповоротно схожу с ума?
Вдох. Кашель. Сердце под моими руками забилось сильно и ровно. Вдох. Выдох.
– Кэтрин?
Я сглотнула, заставила себя открыть глаза. Встретилась с ошалевшим взглядом.
Получилось? Или я все-таки провалилась в безумие, придумав чудо?
Роберт медленно сел, прижал руку туда, где совсем недавно торчала рукоять ножа, и так и замер, глядя то на меня, то на свою грудь, то на валяющийся на полу окровавленный клинок. Я ткнулась лбом ему в плечо.
И разрыдалась.
Эпилог
Возмущенный младенческий крик пробился сквозь затуманенный от усталости и боли разум.
– Мальчик, – выдохнул Роберт, укладывая мне на живот крохотный
Я кое-как приподняла голову – не смогла бы, если бы муж не придержал затылок – все еще до конца не веря, уставилась на мигом затихшего малыша, еще связанного со мной пуповиной. Осторожно погладила спинку. Махонький какой, я уже и забыла, какие они махонькие.
Сквозь безмерную усталость пробилось что-то очень похожее на удовлетворение от хорошо сделанной работы.
– Ты все-таки сделала из меня настоящую повитуху, – рассмеялся Роберт.
– Акушера. – улыбнулась я. – Это называется «акушер».
Да какая разница, как называется. Главное, что все получилось.
Поначалу я вовсе не собиралась втягивать его в эту авантюру. Хотела обойтись обычной повитухой. В конце концов, роды – нормальный физиологический процесс и если все пойдет как надо, будет достаточно просто человека, который подхватит ребенка. А еще роды – это инструмент естественного отбора, и если что-то пойдет не так, помочь мне не сможет никто. Да, у меня есть спирт, синтезированный почти на коленке пенициллин – с непредсказуемой дозировкой так что лучше бы не понадобился – и неплохой набор инструментов, но все это совершенно бесполезно, если не будет рук, способных с ним управиться. А хирургия – это практика, даже я с моим опытом вовсе не была уверена, что безупречно проведу кесарево – просто потому, что это не моя специализация. Так что если все пойдет наперекосяк помочь мне некому, а потому не стоило и забивать себе голову тем, что я не смогу изменить.
Но у единственной в округе повитухи – с которой я, естественно, решила познакомиться заранее – под ногтями чернела грязь, а на вопрос, готова ли она выполнить несколько несложных требований – ну, там, руки помыть как следует, сменить уличную одежду на чистую прежде, чем подходить к роженице, она вытаращила глаза и сказала, что много лет принимает детей и лучше знает, как надо. Очень вежливо, естественно, но вежливость меня в тот момент интересовала меньше всего.
Когда она удалилась, Роберт, напросившийся на это «собеседование» – «Должен же я знать, кому доверю жену и ребенка» – проводил ее задумчивым взглядом и спросил:
– Может быть, я смогу помочь? Получится научить?
Я изумленно вытаращилась на него и осторожно спросила, не сочтут ли его друзья, что лорд Ривз свихнулся. Насколько я слышала от других дам, в то время, пока жена рожала, большинство мужчин напивались с друзьями до состояния нестояния. От волнения, не иначе.
– Да плевать мне, что они подумают, – ответил он. – Ты вытащила меня с того света, а я брошу тебя без помощи?
Так оно и вышло, что мне пришлось по памяти несколько раз воспроизводить учебник по акушерству и гинекологии— в той его части, которая касалась нормальных беременности и родов, потому что с патологическими в этих условиях все равно ничего не поделать.
Так и вышло, что нашего малыша первым увидел его отец.
Роберт перевязал и перерезал пуповину, переложил младенца на пеленку и замер. На лице его отразилась растерянность.
– Что-то не так? – встревожилась я, мысленно перебирая, что может пойти не так.
– Я не умею пеленать. – и обиженно добавил. – Ну что ты смеешься?
– Давай сюда, – выдохнула я сквозь смех.– Кто бы мог подумать, что лучший рыцарь-чародей его величества спасует перед свежими пеленками.
– Один из лучших, – усмехнулся он.