Попаданка с квартирой приключений не ищет
Шрифт:
Полковник Гранин Мирон Астахович
Защитник Отечества, сын, муж и отец.
09.09.1950 — 11.06.1991 гг
Глава 11
Немного
Я очнулась и не сразу поняла, что происходит. Марк сидел на диване, я полулежала на его коленях, щекой прижимаясь к его груди. Вспомнила. В голове бился только один вопрос: «Можно ли поверить?»
— Что ты мне сказал, когда мы последний раз занимались любовью?
Марк… (или Мирон?) на мгновение прикрыл глаза, должно быть, вспоминая, склонился к моему лицу и прошептал:
— Ты моя пахлава и шербет, Голубка!
Его последнее возвращение из командировки я помнила все прошедшие годы. И его шепот рефреном все еще звучал в моих ушах, потому это единственное, о чем пришло в голову спросить.
Да, именно так все и было. Он пришел домой поздно. Уже спали дети, и я уже спала. Забрался ко мне под одеяло голый и распаренный после душа и мгновенно уснул. А под утро прижался сзади восставшей плотью, невесомо поиграл пальцами с моим лоном, заставив его мгновенно увлажниться, толкнулся твердым и горячим, и уже двигаясь во мне, целовал плечи и затылок и шептал, сминая ладонями груди: «Ты моя пахлава и шербет, Голубка!»
Мурашки брызнули по всему телу. Наверное, я должна была быть счастлива, но… Нет. На меня вдруг обвалилось то горе, которое я ощутила, когда поняла, что Мирона больше нет. Это горе переполняло и разрывало мою душу. Тогда я стонала и выла в подушку, чтобы не разбудить и не напугать детей, а теперь я выла в голос, слезы катились потоком. Я рыдала, сотрясаясь всем телом. Услышала над собой вскрик Марка: «Ант!»
Ант ворвался в гостиную через несколько секунд.
— Ант, зови Бернса.
— Ты сказал?
— Да! Зови скорей!
Я слышала, но мне ни до чего не было дела — я заливала грудь Марка слезами и не могла остановиться.
Не знаю, когда появился Бернс. Наверное, он сделал что-то волшебное, потому что я внезапно успокоилась, еще шмыгала носом и прерывисто вздыхала со всхлипами, но уже не рыдала.
Ант пришел с чашкой воды, приподнял мою голову с груди Марка и поил как ребенка, не давая чашку в руки. Я глянула на него. Он смотрел, как я пью, с теплотой в которой можно было раствориться. И я вдруг смутилась, слабой рукой отвела чашку и уткнулась лицом в грудь Марка.
— Это правда ты?
— Я, моя птичка Ева. Это правда я.
Да, с самой первой встречи он называл меня птичкой.
— А я ста-арая-аа, — я опять занюнила.
Снова покатились слезы. Марк сцеловывал их.
А-ааа…
— Тебе не противно целовать старуху?
Марк засмеялся.
— Да хоть сто раз старуха. Это же ты, моя Голубка. И скоро станешь молодой. Бернс подлечивает тебя постоянно. Скажи, Бернс.
— Да-да, — радостно зачастил целитель, — я запустил регенерацию, восстановление
— Именно поэтому мы старательно избегали разъяснений, беспокоясь о тебе, но ты сама все время пыталась нас прогнуть на откровенность.
Марк нежно заправлял мне за ухо выбившиеся из узла волос прядки.
Я по поводу своего вида не беспокоилась, знала, что плачу красиво, без гримас, просто истекаю слезами. Веки от слез набухают, приобретают восковую прозрачность, глаза восточную раскосость, губы становятся припухшими и очень яркими, будто после поцелуев. Что Марк тут же и подтвердил, глядя на мои губы, наклонился и ненастойчиво, нежно поцеловал.
Я опустила ресницы, чтобы не выдать своего смущения и удовольствия.
— У меня нос красный.
— И сопливый, — Марк взял протянутый Антом платочек, прижал к моему носу, — дуй.
Оказывается, Ант так и сидел на полу возле дивана и держал меня за руку, а я даже не заметила.
Я отняла у Анта свою руку, у Марка платок и высморкалась сама. Платочек из тонкого батиста моментально промок, и я хотела спрятать его в вырез халата: не отдавать же сопливый обратно. Ой, мокрый, холодный, и я передумала, сунула платок в запах полки халата. Взгляд Анта прикипел к моей груди, пока я суетилась с платком. Он поднялся с пола, приподнял мои ноги за икры, уселся на диван, чуть потеснив мою попу, и уложил их к себе на колени, старательно прикрывая полами халата.
Ну вот что они устроили? Моя спина на коленях Марка, ноги на коленях Анта, и моя попа посередине. Идиллия, которую я не понимаю.
— Ты какой возраст хочешь? — не унимался Марк.
— Двадцать шесть.
Тут удивился Ант:
— Почему двадцать шесть, а не двадцать пять или тридцать? — развернулся корпусом ко мне, готовясь внимать.
Бернс еще сделал надо мной несколько пассов руками и вышел.
Я помялась, а потом пояснила:
— Этот возраст мне подарила дианетика.
Говорят, вчерашний день уже не существует. Говорят, память лжёт. Мне было плевать на то, что говорят умники — я помнила. Помнила время, когда Гранина со мной еще не было. Помнила время, когда я была с ним, когда мы были вместе. Помнила время, когда его не стало с нами. И я решила рассказать.
— Мне было двадцать девять, когда погиб мой муж. Когда ты погиб, — я с упреком глянула на Марка.
В тот год я потеряла Мирона. Мой Гранин погиб, а я осталась с двумя детьми — пятилетней Китькой и годовалым Тимой.
— И была я тогда немножко сумасшедшей, может, и не немножко, но внутри. Снаружи все выглядело вполне пристойно: как выяснилось еще в юности, я была мастером имитации душевного здоровья — притворялась нормальной очень умело, но иногда совершала очень странные поступки.
Вздохнув и по очереди внимательно посмотрев на мужчин, я продолжила:
— Одним из таких поступков было посещение одитора дианетики по рекомендации моего кума, крестного Тимы.
— У Китти крестный Игорь. А у Тимки кто? Я не помню.