Попаданка. Колхоз - дело добровольное
Шрифт:
— Я, Малла Вильдо из Хадоа, — начала я, немного хрипло. Перехватило горло от страха, — вдова, живущая в этом поселении. И я спрашиваю у тебя, Оракул, могут ли вдовы-колхозницы носить особый наряд, примерно как на мне, чтобы все люди видели, труженица она настоящая, и среди людей уважения и почитания за заслуги свои достойная?
Сначала тихо я говорила, а потом сила в моем голосе появилась. И последние слова звонко-звонко над площадью прозвучали. Все их услышали, и замерли в ожидании вердикта Оракула.
А я глаза прикрыла и силой к нему потянулась. А у самой дыхание сперло.
И вся площадь со мной вместе замерла: бабы, затаив дыхание, ждали, господин Гририх с супругой, не отрывая глаз на Оракула смотрели, купцы и строители улыбаться и переговариваться перестали… и господин Орбрен от меня глаз не отводил фиолетовых. И так напряжен был, будто бы от этого и его судьба зависела.
А загогулина молчала. Я уже чувствовала, как подбирается паника, руки задрожали, а в глазах появились слезы… и вдруг вспыхнула загогулина ярким зеленым светом, и в руках моих раскалилась чуть не докрасна. Резко и быстро. И остыла тут же. Я с трудом ее удержала и не отбросила. Почему-то знала, что нельзя.
Еще секунду на площади было тихо. А потом… как-то разом восторженно закричали, заголосили бабы, засвистели строители и купцы, разрыдалась Вилина на муже своем повиснув… а ко мне кинулась Салина и Рыска, крича от восторга. Они обнимали меня, тормошили и кричали что-то. И я улыбалась им, все так же держа в руках остывший круг с загогулиной Оракула в центре. Не могла разжать руки. От жара прилипла моя кожа к металлу. Кажется, ожоги у меня серьезные. Особо больно пока не было, шок, наверное.
А бабы словно с ума сошли. Хватали меня, из стороны в сторону тянули. А сами то смеются, то рыдают… апокалипсис какой-то. У меня даже голова закружилась и поэтому, когда очередной рывок меня из толпы бабской, как редиску из грядки, выдернул, не сразу поняла, что это злющий господин Орбрен.
— Ты что творишь, — зашипел он и в Оракула вцепился. И сверкает на меня зло глазищами своими черно-фиолетовыми. И тащит круг этот проклятый к себе. Я бы, может быть, и отдала бы ему, да не могла пальцы разогнуть. Прилипла же. И больно уже стало… Как бы кожу не отдать вместе с Оракулом.
— Дура, — выругался господин Орбрен, понял, что не могу я отпустит круг этот с загогулиной.
И начал мне с силой пальцы по одному разгибать, с мясом отрывая от Оракула. Если бы кто другой был, а не этот негодяй, я бы заорала и разрыдалась бы что есть мочи, а тут губу прикусила и молчу. А кровища хлещет, слезы сами льются, больно так, как никогда в жизни не было. А на круге железном ошметки кожи моей остаются висеть. Как я в обморок не упала не знаю.
А негодяй этот отдирает меня от Оракула и себе под нос бормочет что-то. Ругается, наверное. Грубый мужлан! Как он не понимает, что красивое платье для любой женщины это так же важно, как… ну… как я не знаю что! Как же больно… Жжет ладони, словно я в кипятке их держу. И крови столько… Кошмар меня подери! Я сейчас сдохну…
Наконец вытащил он из моих рук круг с загогулиной и господину Гририху в руки сунул. А с моих ладоней кровь ручьем течет. Испугалась я, что сарафан новый заляпаю, вытянула я руки подальше, чтоб капли на
А господин Орбрен, подхватил меня, на плечо себе закинул как муки мешок, и потащил куда-то. Там, у него на плече я, вытянув руки подальше от сарафана своего, сознание и потеряла. Помню только, как мышцы его под животом перекатывались, а перед глазами задница мелькала.
Очнулась я уже у себя дома. На постели. Первым делом руки из-под одеяла вытащила. Хотелось посмотреть в каком они состоянии. Все же ожоги, кровь… они теперь заживать будут несколько недель. А как же я работать буду?
Но мои ладошки были абсолютно здоровы. Ни ежиного пятнышка ожогов, ни даже крошечной ранки. Но я же точно помню, как с рук капала кровь! И как было больно. А сейчас с никак не могла понять, привиделось мне это или было на самом деле… Хотя… я еще раз внимательно осмотрела кожу. Она была вся такая гладкая и мягкая, как будто бы его сиятельство только что привез меня поселение. Ни одной мозольки не осталось. А ведь за эти месяцы тяжелого труда, кожа на ладонях огрубела и покрылась твердыми корочками мозолей. А сейчас… словно я только вчера на маникюр ходила. Как такое может быть?
— Пришла в себя? — в спальню вошла аррова ведьма, — ну, и хорошо. На, выпей, — протянула она мне глиняную кружку.
— Нет, не надо, — я невольно попятилась назад прямо лежа на кровати, — я не хочу!
Ага. Вдруг она меня снова усыпит? А потом мне снова приснится странный сон.
— Не бойся, — забулькала, смеясь, ведьма, — это всего лишь молоко…
И снова протянула мне кружку. И, там было молоко. Холодное, только-только из подпола. И вкусное. Сладкое даже.
— С травками, — снова булькнула бабка, пустую кружку у меня забирая. Вот… же… аррова ведьма! — а теперь спи. Отдохнуть вам надо. После такого-то… а мы поработаем, — улыбнулась она, и подмигнула. Но я уже засыпала и последних ее слов почти не услышала.
И снова кружили ведьмы надо мной в золотые нити укутывая. Только в этот раз их три было. Две уже знакомые, а третья новенькая. Молодая совсем. Едва ли старше Нанки нашей. Но нити у нее толще были и плотнее будто бы…
Сон в этот раз долгий был. А в конце привиделся мне господин Орнбрен. Вроде бы вошел он ко мне в спальню, посмотрел на меня в нити золотые по уши закутанную и спросил:
— Значит это она?
— Она, Орбрен, — улыбнулась устало бабка, — но ты будешь молчать. Рано еще.
— Рано, — согласился, коротко кивнув, господин Орнбрен и вышел из комнаты.
А утром меня разбудила Салина. В сарафане. В голубом сарафане под цвет ее глаз.
— Малла, вставай! Хватит валяться!
— Салина? — от удивления я просто подскочила, отметив, что сама так и спала в белой рубахе с рукавами фонариками, — но как?! Я что так долго болела?
— Как-как, — захохотала подруга, — у Вилины Дар подходящий, только забросила она все, как вдовой стала. Малла, тут вчера после твоего выступления столько всего случилось! Слушай.