Попаданка
Шрифт:
– Будет сделано, Варвара Николаевна, – вежливо отозвался тот.
Я же прошла в кабинет, плотно прикрыла дверь,и присела рядом с барином.
?н так и лежал, тяжело дыша, будучи в слабом сознании. Такой несчастный и всеми позабытый, словно большой беспомощный ребёнок. Я сокрушённо вздохнула, и тут в дверь осторожно постучали. Не желая лишний раз шуметь, встала и сама её приоткрыла.
– Вот, ваше принесла вам, барышня, - прямо так и ворвалась сюда Праська, покачивая вешалочкой с сорочкой и сарафаном. – Давайте переодеться помогу!
– Тихо ты! – я остановила её.
– Хотя переодевай меня потихоньку,только
Разумеется, я бы никогда не стала переодеваться перед мужчиной, если он мне не муж, конечно. Но Фома Фомич в его состoянии всё же не в счёт... С другой стороны, при виде, как я вся извиваюсь, неловко выбираясь из тугого лифа и неудобных панталон,то тут бы и покойник встал. Зато переодетой мне сделалось куда свободней, в том смысле, что нигде не давило и не тёрло, ведь под длинной сорочкой здешние девушки ничего из исподнего не носят. Ну совершенно ничего!
– Сейчас я постельку вам тут сооружу, - шепнула мне Праська, отрывая от размышлений, и на диванчике, что напротив барина, принялась раскладывать одеяло, потом переложила одну из подушек. – Теперь и прилечь можете...
– скомкала моё грязное бельё.
– Вот его унесу,и вам покушать занесу.
– Ты насчёт завтрака лучше Семёна найди...
– Хорошо, барышня, - на прощанье заученно улыбнувшись, моя прислужница собиралась уже сбежать, нo тут в двеpь снова постучали.
– Да...
– испуганно обернулись мы сразу вдвоём.
Вошёл Семён, с чашкой чая и булочкой на подносе.
– Я вот, Варвара Николаевна, завтрак вам принёс...
– Хорошо... Спасибо, – кивнула я.
– Так я побегу? – вопросительно посмотрела на меня Праська.
– ?га, – разрешила я. – И ты Семён иди, - со вздохом сказала ему. И призадумалась...
«Вроде бы дела мои понемногу начинают налаживаться. Дворовые тоже меня приняли и даже слушаться стали... Глядишь,и с Фомой Фомичом всё хорошо будет...» – будто произнося мантру, мысленно успокаивала себя, подсознательно понимая, что на самом деле всё валится в тартарарам: и баpин на смертном одре,и новый хозяин едет, развратник, гуляка и пьяница, и разбойники на дорогах,и ненавидящая меня дворня!
– Кх-х... – заставив меня вздрогнуть, простонал Фома Фомич,и сразу вскочивши, я склонилась над ним.
– Барин, Фома Фомич, - чуть коснулась его плеча.
– Пить... Жарко очень...
– еле слышно выговорил он.
За неимением градусника, я дотронулась до его лба тыльной стороной ладошки. Температура повышенная, не без этого, но не до горячки. Учитывая, что скоро уже следовало давать лекарство, я просто побольше разбавила капельки водой, а заодно смочила платочек и положила ему на голову.
– Вот, попробуйте сами попить, - поднесла кружечку к губам Фомы Фомича.
Пусть с трудом, но он смог выпить почти всё, прежде чем обессиленно откинуться на подушку. Я думала, что мой подопечный снова хочет спать, но слабо двинув рукой, Фома Фомич беззвучно задвигал губами.
– Мне в туа-алет-с надо...
– не без труда разобрала я, чуть ли не вплотную приткнувши ухо к его устам.
– Ага, сейчас, – бросилась к двери.
– Праську сюда кто-нибудь кликните! – повелительно выкрикнула в коридор. – И пусть небольшой тазик и полотенец принесёт!
Пришла она минут через семь, с широким медным тазом и зажатыми под мышкой скрученными
«Зачем всё это?» – безмолвно моргая, спрашивали её глаза.
– В уборную барин желает, - тихо сказала я.
– Чего? – по–видимому, не поняла она.
– Ну... до туалету ему требуется сходить...
– попыталась объяснить как-бы на её языке.
– А подниматься ему нельзя, да и не сможет он. Ночную же вазу нам под него, увы, никак не подложить.
– А-а... – теперь понимающе протянула Праська.
– Я сейчас его приподниму,ты же снимешь с него сапоги и брюки, а я таз подсуну... Потом мы с тобой оботрём его мокрыми полотенцами, где удастся, конечно.
– ?й, давайте, чтоб поднять, я из мужиков кого позову?
– Зови Захара и Семёна, других же никого не надо. Незачем им своегo барина в таком неглиже видеть!
– Да, Варвара Николаевна, - в этот раз не переча, Праська послушно шагнула к двери.
Пока она их искала , Фому Фомича я раздела уже сама. Оставила на нём лишь разрезанную окровавленную рубашку, потому что до следующей перевязки её никак не снять, ведь совсем нежелательно даже в малости тревожить подсыхающую рану. Надо признать, что то ли Фома Фомич от рождения таким крепышом оказался, то ли действительно хорошо помогали докторские капельки, но сильного жара, как и признаков внутреннего воспаления, и даже начинающегося нагноения, я у него не замечала. Проверяя, то и дело возлагала руку ему на лоб, а следом и тихонечко ощупывала края ран. Конечно,их следовало чем-то промыть и обработать,только я пока не решалась, боясь, что откроется кровотечение.
Наконец-то вернулась Праська, и привела с собой и названных мною двоих. С ними мы хоть как-то Фому Фомича приподняли да обтёрли, в том числе и от запёкшейся на груди крови.
— Ну уноси, – отдала я Праське таз.
Когда вслед за ней господский кабинет покинули и все остальные, и Фома Фомич забылся в наступившей тишине,то я тоже провалилась в дрёму. Встрепенула меня вдруг тихонько приоткрывшаяся дверь. Входил Семён, а с ним, очевидно,только что приехавший доктор.
— Ну, с барином, всё также, - сделав беглый осмотр, печально сообщил он.
– Уж если до завтра не помрёт, то вы перевязочку ему сделайте, умеете, знаю уже... – с любопытством на меня посмотрев, доктор протёр светлой тряпочкой зaпотевшие очки. – Где вот только обучились,тайна для меня превеликая... Капельки вам ещё оставляю, на несколько деньков хватит, ну и молитесь, молитесь... Молитва, она тоже лечит...
– ? при перевязке, чем мне рану ему промыть?
– не позволяя уйти, удержала я доктора за его коричнево-кожаный саквояж.
– Перекись водорода вам еще оставлю...
?рубо вырвавши свой чемоданчик, да напoследок натянуто улыбнувшись, доктор раскрыл его и передал мне большой пузатый пузырёк.
— Ну, желаю здравствовать, – откланялся спустя минуту, напяливая смешную, больше похожую на примятый котелок шляпу и принимая из рук Семёна трость.
Изредка меняясь с Праськой, у изголовья Фомы Фомича я продежурила весь оставшийся день, как и наступившую ночь. Временами заходил Семён,тяжело вздыхал, менял догорающие свечи, топтался на месте, печально глядел на барина и уходил с низко склонённой головой. А утром мы с Праськой снова его обтёрли,и, отмочив перекисью бинты, я на свой страх и риск промыла и перебинтовала раны.