Попал
Шрифт:
По тому, как дернулись усики у сеньора Фальконе во время тирады верного Серджио, я предположил, что не все так просто в этом тандеме проходимцев. Похоже этот Серджио не столько охранник, сколько наблюдатель и контролер за действиями главного охотника за артефактами.
— А черт с ним, пусть остается. — После недолгого раздумья решил я и обратился к Фальконе:
— Ну что ж сеньор Фальконе, или как там твое настоящее имя? А впрочем, к делу это не относится и ваше настоящие имена нас совершенно не интересует. Интересует же нас совсем другие вещи.
Во первых: почему вы решили, что подданная императора Российского должна отдать
— Во вторых: вещица эта уникальная, можно сказать единственная в своем роде и потому бесценная, или если уважаемая Феодора Савватеевна захочет ее все таки продать, то уж совершенно не за жалкие две тысячи рублей которые мы у вас изъяли. — Я снова жестом остановил пытавшегося что-то сказать итальянца:
— И в третьих: если вы вдруг захотите надавить на нас морально, ну тоесть загнуть нам, что нибудь про Господа бога нашего или святости Святого Престола, то можете на эту ерунду слюней не тратить. В отличии от вас мы люди достаточно образованные и историю папства немного знаем и поверьте, лично у меня эта история, хороших чувств не вызывает, скорее даже наоборот.
— И в четвертых: благодарите своего католического бога за то, что он свел вас с очень благородной и сострадательной женщиной, иначе вы бы уже кормили раков в местной речке. Савватеевна переведи.
— Не надо переводить. Я понимаю по русски. Говорю плохо. Мы находимся здесь с разрешения ваших властей. Вы не имеете никакого права нас убивать, это незаконно.
— Не законно говоришь. А ты погляди вон в то окошко. Поглядел? И что там видишь?
— Ничего не вижу — лес один да снег.
— То не лес. Тайга это. Ты в Сибири, дядя! А здесь закон — тайга, медведь — хозяин. Ты же не припрешься на Сицилию требовать у местных мафиозо чего либо. Ну а Сибирь для тебя, та же Сицилия, только гораздо хуже, уж очень большая и очень холодная, да и мы не бандиты, скорее даже наоборот. Это вы для нас бандиты, варнаки по нашему, только европейские потому и цацкаемся с вами, своих уже бы давно под землю спровадили. Вон у деда моего спроси сколько варнаков он прибил. — Дед подыграл мне сказав:
— Дак кто ж их считает варнаков этих. Не будут пакостить и мы их не тронем.
— Вот видишь, глас народа — глас божий. Вы нас не трогаете и мы к вам со всей душой.
— Что вы хотите? — осознав бесполезность прений, спросил охотник за артефактами.
— Мы? Мы вообще-то ничего не хотим, это вам, от нас что-то нужно. А если вы насчет пресловутого «ларца», то я уже вам сказал, что тех денег, что есть у вас с собой совершенно недостаточно, чтобы выкупить эту вещицу, тем более, что уважаемая Феодора Савватеевна продавать ее или, упаси бог дарить, совершенно не хотела, но настойчивость и бесцеремонность Ватикана ей надоели. Вы же не первые проходимцы, кто по заданию «Святого Престола» преследует её и её родственников, с целью завладеть «ларцом». Поэтому она готова продать вещицу за вполне небольшую сумму в десять тысяч серебряных рубликов. А посему, хватаете свои денежки, ну за исключением золотых монет, которые я у вас забираю, как компенсацию морального ущерба, нанесенного вами этой благородной женщине, и катитесь назад в «Вечный город». А уж там пусть решают ваши работодатели. Короче! Десять тысяч на «бочку» и «ларец» ваш, хоть в сундук его прячьте, хоть
Надо сказать, Фальконе не все понимал и знахарке приходилось иногда переводить, но и здесь была засада: она не понимала кой какие словечки, переспрашивала и зависала. Намаялся я с ними. Но в конце концов общими усилиями донесли сермяжную правду до европейских ушей.
— Десять тысяч? — оторопело сказал Фальконе. — Но это очень большие деньги. Я должен посоветоваться.
Я засмеялся:
— С кем посоветоваться? Телеграмму что-ли отобьешь или по телефону звякнешь? Так я тебя разочарую: нет у нас в Сосновке ни телеграфа, ни тем более, телефона. Да и в Барнауле пожалуй телеграфа нет, разве только в Тюмени. Но до Тюмени вам пилить и пилить.
— Есть в Барнауле телеграф. Уж лет двадцать как поставили. — Поделилась информацией знахарка.
— Вот как! — Искренне удивился я, считавший Барнаул девятнадцатого века глухой дырой. — А я и не знал. Может и телефон там есть?
— Нет там никакого телефона, телеграф только.
— Ну это все равно. И до Барнаула не один день добираться. Так что забирайте свои денежки и валите отсюда по быстрому.
— Хорошо! Аббат Бальцони предусмотрел и этот вариант. — с этими словами он покопался в своей одежде и достал суконный мешочек и подойдя к столу высыпал из него десятка полтора прозрачных камешков. — Это должно стоить больше десяти тысяч.
— Вот жук! — восхитился я. — Это алмазы?
— Это бриллианты!
— И я должен поверить тебе на слово?
— Ну это можно проверить у ювелиров.
— Во как! У ювелиров! Тятя, где у нас тут ювелиры?
— Чаво, Чаво? Какие левиры? — снова подыграл мне дед.
— Вот видишь: человек даже слов таких не знает. Савватеевна, а ты в камнях разбираешься?
— А как же! Разбираюсь! Как свинья в апельсинах. Хотя погоди — остались от бабушки кой какие украшения. — Знахарка покопалась в недрах своего сундука и достала шкатулку, из шкатулки вынула коробочку отделанную алым бархатом, открыла.
— Блин! Савватеевна! На хрена ты показываешь этим проходимцам такую штуку.
— А что? Обыкновенная брошка. — улыбнулась довольная произведенным эффектом женщина. — и скорее всего не очень дорогая тут всего один маленький алмазик.
Действительно на зеленом эмалевом листке красовалось сверкающая капелька росы к которой прильнула искусно выполненная маленькая серебряная бабочка, с золотыми разводами на крыльях. Вроде все простенько, но было в этой простоте, что-то не вполне осязаемое, видимо то, что и называется искусством в самом возвышенном значении этого слова. Даже меня, вполне равнодушного ко всяким побрякушкам, брошка впечатлила. Да что я, даже грубый амбал Серджио и тот не остался равнодушен. А Фальконе сначала замер, потом непроизвольно сглотнул слюну и протянув руку к коробочке, тихо спросил:
— Можно?
Получив разрешение, взял коробочку и минуты две рассматривал брошку поворачивая ее так и сяк, наконец очнулся и видя наш интерес, похоже даже немного смутился и положив брошку на стол сказал:
— Вы не правы сеньора это вещь дорогая. Работа настоящего мастера. Я в этом немного понимаю — отец мой был ювелиром.
Но вот кто остался вполне равнодушен к эстетическим ценностям так это дед, да еще Архипка, который тихо посапывал усыпленный нашей ведуньей.
— Нет эта брошка не пойдет, может сыщется у тебя колечко какое либо с бриллиантиком. — спрсил я знахарку.