Поправки
Шрифт:
Дениз постаралась задобрить строгих критиков у себя в голове. Разве Брайан не стоял перед ней на коленях в Париже? Она ничего плохого не делает, играет по его правилам, предоставила Робин возможность сделать первый шаг. Но все иезуитские ухищрения не могли объяснить, почему она не испытывает абсолютно никаких угрызений совести. В разговоре с Брайаном Дениз становилась рассеянной и туповатой. Смысл его слов доходил до нее с опозданием, точно перевод с французского. Конечно, для такой приглушенности были причины: Дениз спала по четыре часа в сутки, поскольку работа на кухне в скором времени пошла полным ходом. Брайана, поглощенного кинопроектами, обманывать было нетрудно, как и предвидела Дениз. Пожалуй, это был даже не обман, а раздвоение сознания. Роман с Робин был сном, мечтой, расцветавшей в глухой, звукоизолированной каморке ее мозга, куда девочка, выросшая в Сент-Джуде, привыкла прятать свои желания.
В конце июня в «Генератор» слетелись журналисты, отведали и разошлись довольные. Репортеру из «Инквайрера» пришло на ум сравнение
– Они даже не упомянули квашеную капусту! – воскликнула шеф-повар, чуть не плача от ярости.
Заказы по телефону поступали день и ночь. Работать, работать! Но Робин продолжала звонить то утром, то среди дня по служебному номеру, ее голос был пронзительным от смущения, поток речи прерывали нервозные паузы: «Вот… я подумала… как ты думаешь… можем мы быстренько повидаться?» И Дениз вместо «нет» снова и снова отвечала «да». Перепоручала помощникам или откладывала на потом точную инвентаризацию запасов, сложное предварительное обжаривание и обязательные звонки поставщикам и удирала на встречу с Робин в ближайшую рощицу на берегу Шуилкила. Иногда они просто сидели на скамейке, держась за руки, и бесконечно обсуждали испытываемое Робин чувство вины, и почему у Дениз это чувство отсутствует, и что для них обеих означают их теперешние отношения, и как все это вышло, причем у Дениз все тело зудело от нетерпения, когда в рабочие часы приходилось говорить на темы, никак с работой не связанные. Однако болтовня быстро иссякала. Голос Робин в трубке служебного телефона означал одно: язык. Ей достаточно было вымолвить слово, чтобы Дениз отключилась и перестала слышать. Губы и язык Робин продолжали произносить инструкции, соответствовавшие той или иной ситуации, но для Дениз они говорили на ином наречии: вверх и вниз, кругами, кругами – на языке, который ее тело понимало интуитивно и тут же повиновалось. Иногда, заслышав этот голос, Дениз обмякала, живот прилипал к спине, ее сгибало пополам, и на час с лишним все исчезало из мира, кроме этого языка, ей дела не было до фазанов в масле и ждущих расчета поставщиков. Дениз покидала «Генератор», двигаясь, словно под гипнозом, не реагируя ни на что вокруг, внешние шумы приглушались до нулевого уровня, и большое спасибо водителям, соблюдавшим правила дорожного движения. Ее машина превращалась в язык, скользивший по влажному асфальте улиц, ее ноги – раздвоенный язык, лижущий мостовую, входная дверь заветного дома – уста, готовые ее поглотить, персидский ковер в коридоре перед супружеской спальней – еще один высунутый язык, кровать с одеялами и подушками – большой, мягкий язык, манящий к себе, и вот…
Дениз осваивала новую для себя территорию. Никогда прежде она не испытывала такого острого желания, особенно в сексе. В браке достижение оргазма было как бы еще одной утомительной, но непременной обязанностью по кухне. Четырнадцать часов кряду она работала и нередко засыпала прямо в уличной одежде. Меньше всего ей хотелось посреди ночи возиться со сложным, отнимавшим с каждым разом все больше времени рецептом, изготовляя блюдо, к которому лично она утратила вкус. Предварительная подготовка – минимум пятнадцать минут, но после этого отнюдь не всегда удавалось перейти к решительным действиям – то сковорода перегревалась, жар то чересчур сильный, то чересчур слабый, лук никак не покрывается золотистой корочкой или сразу начинает гореть и прилипать к днищу; надо снять сковороду с плиты, остудить, а потом начинать все сначала, поспорив с обиженным, обозленным помощником, и конечно же мясо получалось жесткое, волокнистое, соус от многократных добавок и перемешиваний утрачивал консистенцию, и уже так поздно, так дьявольски поздно, в глаза словно толченого стекла насыпали, ну ладно, если не пожалеть сил и времени, злосчастное блюдо все-таки удастся выложить на тарелку, но оно будет выглядеть так, что и официантам не скормишь, так что приходится быстренько проглотить его («Ну хорошо, у меня оргазм») и заснуть, несмотря на боль во всем теле. Право же, овчинка выделки не стоит, и тем не менее раз в неделю, раз в две недели Дениз снова принималась за дело, потому что Эмиль во что бы то ни стало добивался, чтобы жена получила удовлетворение, а она чувствовала себя виноватой. Его-то Дениз могла удовлетворить столь же умело и безошибочно (а когда появилась привычка, и столь же автоматически), как осветлить бульон консоме, и она так радовалась, так гордилась приобретенными навыками. Но нет, если Эмилю не удастся довести ее до легких спазм и вырвать два-три непроизвольных (или отчасти непроизвольных) вздоха, их брак будет в опасности. Хотя в итоге он оказался прав на все сто процентов, несколько лет до встречи с Бекки Хемерлинг Дениз жила под непосильным бременем вины, давления и разочарования.
Робин – это готовое блюдо. Чтобы полакомиться грушей, не нужен рецепт, не нужно возиться у плиты. Вот
– Перестань, перестань! – верещала Робин. – У нас тут латук!
Потом Брайан вернулся, но обе авантюристки продолжали рисковать. То Робин говорила дочке, будто Дениз почувствовала себя плохо и прилегла в спальне, то они лихорадочно извивались в кладовке на Панама-стрит, а Брайан в десяти шагах от них вслух читал Э. Б. Уайта. [86] Наконец, за неделю до Дня труда, наступило утро в кабинете директора «Огорода», когда под тяжестью двух тел старинный деревянный стул Робин треснул и у него отвалилась спинка. Обе хохотали во весь голос, и тут послышался голос Брайана.
Уайт, Э(лвин) Б(рукс) (1899-1985) – американский писатель, автор знаменитой детской книги «Стюарт Литтл».
Робин вскочила и одним движением отперла дверь, распахнула ее, чтобы скрыть, что было заперто. Брайан держал в руках корзинку с зелененькими прыщавыми огурчиками. При виде Дениз он удивился и, как всегда, обрадовался.
– Что у вас тут?
Дениз стояла на коленях возле стола, рубашка выскочила из брюк.
– У Робин стул сломался, – пояснила она. – Щупаю ножку.
– Я попросила Дениз починить! – проскрипела Робин.
– Что ты здесь делаешь? – с искренним изумлением спросил Брайан у Дениз.
– То же, что и ты, – ответила она. – Подумала насчет цуккини.
– Сара сказала, никого нет.
Робин ретировалась к выходу.
– Пойду отругаю ее. Девочка должна знать, тут я или нет.
– Как Робин ухитрилась сломать стул? – спросил Брайан.
– Не знаю, – ответила Дениз, чуть не плача, словно скверная девчонка, попавшаяся на месте преступления.
Брайан взял в руки верхнюю половинку стула. Раньше Дениз не обнаруживала в нем сходства со своим отцом, но сейчас ее пронзило: в точности как Альфред, Брайан испытывал явное сочувствие к сломанной вещи.
– Хороший, крепкий дуб, – ворчал он. – С чего это он вдруг сломался?
Поднявшись с колен, Дениз побрела в холл, на ходу заправляя блузу в штаны. Она так и брела, пока не вышла на улицу и не уселась в свою машину. Поехала по Бейнбридж-стрит к реке. Притормозила, упершись в хромированное ограждение, отпустила педаль сцепления, и мотор заглох. Машина ударилась об ограждение, отскочила, замерла на месте, и только теперь Дениз позволила себе заплакать над сломанным стулом.
К тому времени, когда Дениз вернулась в «Генератор», в голове у нее прояснилось. Она видела, что ее «Огород» зарос сорняками: не ответила на звонки ресторанного обозревателя из «Таймс», редактора «Гурмана» и очередного ресторатора, мечтавшего переманить у Брайана шеф-повара. В холодильнике испортились неиспользованные утиные грудки и телячьи отбивные общей стоимостью в тысячу долларов. Всему кухонному персоналу было известно, но никто не потрудился сообщить Дениз, что в туалете для служащих обнаружен шприц. Кондитер утверждал, что уже дважды оставлял Дениз записки (по-видимому, насчет жалованья), а она даже не помнила, чтобы они попадались ей на глаза.
– Почему никто не заказывает ребрышки по-деревенски? – набросилась шеф-повар на управляющего, Роба Зито. – Почему официанты не рекламируют мои дивные, вкусные, оригинальные ребрышки по-деревенски?
– Американцы не любят кислую капусту, – ответил Зито.
– Как же, не любят! Я могла смотреться в тарелку словно в зеркало, когда люди брали эти ребрышки. Я могла сосчитать все свои ресницы до единой!
– Наверное, к нам иногда заглядывают немцы, – предположил Зито. – Граждане Германии очищают тарелки до зеркального блеска.