Попробуй меня разлюбить
Шрифт:
— Жива, — фыркаю, устраиваясь в кресле. Правда, тут же поднимаюсь на ноги, начиная мерить комнату шагами. Состояние спокойствия теперь мне может только сниться.
— Радует. А то я тут ссыканул.
— Ты за меня переживал? — перехожу на томный, но сквозящий иронией голос.
— Конечно, моя любовь. Тебя в башню посадили или завтра сможем пересечься?
— Понятия не имею, — выглядываю в окно, отодвинув шторку. Папиной машины во дворе до сих пор нет. Он всегда, если поздно приезжает, в гараж
— Отелло своему передай, что он мне поход к стоматологу торчит.
Хмурюсь, повторно прокручивая в голове последнюю фразу Гирша.
— Какого Оте… Стоп! Ты виделся с Даном?
— Скорее, с его левым хуком. Днем сегодня.
— Он тебя ударил? — шепчу в ужасе.
— Ты меня недооцениваешь, Катрин. Мы подрались.
— Да? — хмыкаю. — Я что-то у него на лице сегодня последствий этого боя не заметила.
Гирш громко ржет и щелкает зажигалкой. От одного звука меня саму тянет закурить.
Беру из сумки сигареты и спускаюсь вниз. Натянув угги и пуховик, нацеливаюсь на задний двор. Смахнув снег с замерзших качелей, сажусь на них и прикуриваю сигарету. Делаю первую крепкую затяжку и, запрокинув голову, выдыхаю дым в темное звездное небо.
Оно такое ясное. Красивое.
Мороз пощипывает щеки и голые икры.
— Ты сам-то как? — спрашиваю, рассматривая сверкающие кристаллики снега под фонарем.
— Норм.
— Что Ника твоя?
— Какая такая Ника?
— Не прикидывайся деревом, Ян. Ты с ней поговорил?
— Я передумал.
— Идиот, — закатываю глаза. — Потом будешь жалеть.
— Жалеть? Ты меня с кем-то путаешь, Токман.
Гирш громко смеется, но я уверена, что напоказ. Дурак он и есть дурак. Влюбился как ребенок. Только вот выбор пал на сводную сестру. На дочь женщины, которую он люто ненавидит…
— Ладно, сделаю вид, что поверила.
— Вопрос остается незакрытым. Завтра увидимся?
— Я позвоню. Не знаю, Ян.
Поднимаюсь с качели и шаркаю по снегу к дому. Янис желает мне ночи без кошмаров и отключается.
Ног я не чувствую. Минут двадцать на морозе проторчала. Дома первым делом иду на кухню, чтобы налить себе горячего чая, но так и замираю в дверях.
Три часа ночи, и, пока мама мирно спит наверху, на нашей кухне вовсю кипит жизнь…
Делаю шаг назад и навостряю уши.
— Я поговорил с нужными людьми, у Малахова все схвачено, — слышу голос родителя.
Папа и Дан сидят за барной стойкой, над которой горит единственный источник света.
— Он неприкасаемый? — Данис хмыкает, придвигая к себе стопку.
— В нашей стране таких нет. Почти. Но мне нужны доказательства, чтобы подтянуть его к делу о похищении.
— Прямой связи нет, Иван Александрович. Шмелев проявил самостоятельность в этом вопросе.
— Малахов давал добро. Ты веришь, что без
Кайсаров крутит в руках стопку. Кивает и опустошает ее до дна. Папа делает то же самое в этот момент.
— Получается, нужен свидетель? — Дан бросает в рот дольку лимона и тянется к пачке сигарет.
— Было бы неплохо. Тебя я подтянуть не могу, сам знаешь, по каким причинам. Одно то, что ты сегодня в моем доме находишься, ставит под сомнение мое положение на службе.
— До сих пор подвинуть хотят?
Подвинут? У отца проблемы на работе, а мы даже не в курсе? И судя по тону Кайсарова, все это уже не первый день длится…
— А как же, — папа мягко смеется и опрокидывает еще одну стопку. — Дай-ка.
Данис протягивает пачку. Папа достает сигарету и подносит ее к носу. Шумно вдыхает.
— Значит, нужен свидетель, готовый идти до конца, кто-то, кто не сольется, — Дан тянется к бутылке и снова разливает водку по рюмкам.
Переминаюсь с ноги на ногу и, натянув рукава пижамной рубашки до пальцев, делаю смелый шаг из своего укрытия.
— Я могу быть свидетелем, — выхожу на свет. — Я могу сказать, что видела его там, в лесу. Как вы сказали? Малахов, да?
Как только слова срываются с губ, две пары глаз тут же пробуравливают дыру в моем теле.
— Ты почему не спишь? — папа потирает подбородок, откладывая пачку сигарет в сторону.
Кайсаров ухмыляется и покачивает головой. Я же ловлю себя на мысли, что чувствую себя теперь лет на десять младше его. Вот словно он за эти полтора года, пока мы были порознь, повзрослел. Сильно.
— Не могу уснуть, — бурчу и подхожу ближе.
— Ты куришь, что ли? — папа принюхивается. — Катя!
Да-да, сейчас же самое время отчитывать меня за сигареты. Ситуация располагает, конечно. Закатываю глаза, прикусывая нижнюю губу. Оправдываться уж точно не собираюсь.
— Курит, Иван Александрович, как па-ро-воз.
Дан сдает меня с потрохами. Посылаю ему гневный взгляд и обнимаю папу за плечи.
— Он наговаривает. У меня просто стресс. Это разовая акция была.
— И пагубная привычка. Я даже знаю, от кого она пошла.
— И от кого же, папочка? — кривлю губы.
— От Гирша твоего. Один сплошной косяк, а не пацан.
Замечаю, как лежащая на столе ладонь Кайсарова сжимается в кулак. Хмыкаю. Так-то. Поревнуй. Не только мне из-за Лии твоей убиваться!
Растягиваю губы в самодовольной улыбке, заглядывая Дану в глаза. Перемыкает. Там такое пожарище, что я на месте сейчас воспламенюсь. Тело перестает слышать команды мозга, пошевелиться становится практически невозможно. Я стою и тупо на него смотрю, чуть приоткрыв рот. От улыбки и следа не осталось.