Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Колесников Андрей Владимирович

… Мордовские лагеря и Владимирская тюрьма – пять лет, строго по приговору. Девять месяцев административного надзора в 1977 году в Тарусе – с бесконечными проверками, провокациями, невозможностью найти работу. Угроза трех новых уголовных дел и второго срока, на этот раз десятилетнего. Итог – вынужденная эмиграция в том же 1977-м.

В Тарусе у Кронида изъяли два листка со списком политзэков, которым нужно послать бандероли и посылки, и адресами семей политзаключенных, нуждавшихся в материальной помощи. Как отмечалось в «Хронике текущих событий», капитан госбезопасности Подушинский высказался на этот счет так: «Это целая программа действий, причем действий преступных. Это программа консолидации антисоветских элементов». И уже в 1978 году талантливый астрофизик Любарский, отказавшись от работы в Аризонской обсерватории, начал выпускать в Мюнхене «Информационный бюллетень» (к нему прилагался обновлявшийся «Список политзаключенных СССР»), который потом был назван

«Вестями из СССР». По сути дела, те же листки, которые у него были обнаружены в Тарусе, только исполненные типографским способом. Если называть вещи своими именами, это была фанатичная подвижническая деятельность.

Кронид печатал каждый новый номер на машинке, а впоследствии на «макинтоше» – привязанность к «эппловской» продукции Любарские сохранили на всю жизнь. Материалы отправлялись в Брюссель графу Энтони де Меусу, издателю Cahiers du samizdat («Тетрадей самиздата»), который бесплатно печатал бюллетень в типографии, а старушки из дома для русских престарелых заклеивали конверты с выпусками «Вестей», работая тем самым на благо восстановления демократии на их исторической родине.

Выпуская бюллетень, а затем журнал и даже книги, Кронид Любарский занимался, в сущности, привычным делом. Он был одним из самых крупных самиздатчиков своего времени. Работая по астрофизической специальности над статьями, учебниками, переводами, изучая планету Марс в закрытом городке ученых Черноголовке, Кронид не участвовал в собственно диссидентских акциях. Он тайно изготавливал и распространял самиздат. И считал это чрезвычайно важным. Политическое объяснение можно найти в одном из писем из лагеря жене: «У интеллигенции не должно быть политических амбиций, направленных на утверждение власти. Ее социальная функция (великая историческая миссия) состоит в создании в сложном современном обществе эффективного и быстродействующего механизма отрицательной обратной связи, без чего невозможен гомеостаз». Самиздат был частью такого механизма.

Дело Кронида Любарского о распространении материалов, содержавших антисоветские клеветнические измышления, в целях подрыва и ослабления советской власти, слушалось в октябре 1972 года в Ногинске на выездной сессии Московского областного суда. Понятно, что пытались судить подальше от Москвы, чтобы не слишком сильно резонировало. По воспоминаниям Андрея Сахарова, суд – «формально открытый – шел под замком!». Причем в буквальном смысле – амбарным.

Но самым удивительным на всем процессе было последнее слово Кронида Любарского. Сухой и логичный ум выпускника мехмата позволил ему без жарких эмоциональных высказываний разрушить концепцию обвинения. Любарский доказал отсутствие у него антисоветского умысла и показал абсурдность самой статьи 70-й Уголовного кодекса: «Информация – это хлеб научного работника… Составить свое независимое мнение можно, только владея информацией. Например, важно знать все обстоятельства прихода Сталина к власти, ибо уроки истории учат. Но нет книг на эту тему на прилавках магазинов – и вот я должен обратиться к Авторханову… А что вы можете предложить мне взамен?… Вот оно, единственное решение проблемы самиздата – введение подлинной свободы печати».

Кронид выступал полтора часа, выкладывая аргумент за аргументом. В полной тишине слушал суд, слушал прокурор, слушала отборная партийно-лояльная общественность из Черноголовки, которая потом, в 1990-е, возможно, приходила на встречи с редакцией «Нового времени» в Дом культуры этого академического городка. Приговора ждали семь часов. И стало понятно почему: судья Макарова вместо пяти лет колонии и двух лет ссылки, на чем настаивал прокурор, приговорила Любарского к пяти годам без ссылки. Такое решение, очевидно, пришлось согласовывать.

Навыки публичной аргументации своей позиции пригодились Крониду Аркадьевичу потом, когда он занимался правозащитой, законотворческой работой и написанием целого свода статей о праве и его нарушениях.

Чувство справедливости, здравый смысл и принципиальность очень мешали жить при советской власти. Кронид проявил себя еще в студенческие годы. Студент третьего курса мехмата МГУ с тремя товарищами написал открытое (!) письмо в «Правду» и «Новый мир» в защиту Владимира Померанцева и его статьи «Об искренности в литературе», за которую в первый раз сняли с должности главного редактора «Нового мира» Александра Твардовского. Больше того, Любарский устроил обсуждение статьи и письма, под которым поставил подпись 41 студент – и это весной 1954 года! Скандал был страшный. Пришлось организовывать общеуниверситетский митинг, на который приехали ни много ни мало Алексей Сурков, Константин Симонов, Борис Полевой, редактор «Литературки» Борис Рюриков. Автор «Повести о настоящем человеке» даже отнес Любарского к «плесени», что того немало удивило: он никогда не «шатался по улице Горького под музыку пластинок Лещенко» и не «смотрел на мир сквозь потные стекла коктейль-холла». Собрание закончилось порицанием студента Любарского и его выступления. Потом его пытались исключить из комсомола, но почему-то неудачно…

По большому счету,

в результате посадки из-за столь рано обнаружившейся общественной позиции в лице Кронида страна потеряла талантливого астрофизика. Ведь Любарский работал в обсерваториях, в том числе в ашхабадской, исследовал в экспедиции феномен Тунгусского метеорита, был участником программы изучения Марса. Зато благодаря советским компетентным органам страна приобрела одного из ведущих правозащитников, чья деятельность подготавливала демократизацию страны и гуманизацию ее законодательства. Не говоря уже о том, что выиграла журналистика – сначала эмигрантская, затем российская 1990-х годов…

При своей невероятной работоспособности Кронид Любарский был веселым и компанейским человеком, который любил свою семью, своих многочисленных домашних животных, своих друзей. Любил готовить, выпивать и закусывать, путешествовать. Серия статей «Путешествие с бутылкой» не очень вязалась с образом хлесткого и неуступчивого публициста, зато редколлегия «Нового времени» неизменно могла убеждаться в точности тех живописных характеристик, которые Любарский давал разным экзотическим напиткам. Многим запомнилась большая и основательная статья о портвейне… Это утепляло образ несгибаемого диссидента.

Что греха таить, в последние годы его имя стали забывать. Как, впрочем, и имена многих других людей, благодаря которым наша страна, пускай и на время, становилась лучше. Кронид Любарский, конечно, останется в Истории. Но это потом. А пока… Пока его статьи снова пугающе актуальны.

Мой дед по отцовской линии принадлежал к другому поколению – условно говоря, сталинских наркомов. Хотя он никаким наркомом не был, но оказался одним из тех, кто в буквальном смысле устанавливал советскую власть. Свою карьеру он закончил главным государственным арбитром Госарбитража при Мособлисполкоме и был серьезной фигурой в официальных юридических кругах, хотя и не получил настоящего профильного образования. Партия сказала «Надо!»… Я его не знал совсем: он умер в год моего рождения. Судя по фотографиям и немногочисленным родственникам, которых я видел живьем, включая брата деда, прошедшего войну, плен, а затем, сразу из плена, – лагеря, это был человек здоровых крестьянских корней. Как и положено, от него остались боевые ордена, наградной серебряный портсигар с папиросами «Герцеговина флор», фотография, на которой он с моим старшим братом пробирается через какие-то камыши. Отец в моем детстве делал из дерева забавные свистульки, утверждая, что изготавливать их его научил мой дед. Газета «Вечерняя Москва» от 15 декабря 1965 года, извещавшая о скоропостижной кончине этого члена КПСС с 1926 года, была полна сообщений о трудовых буднях и чьих-то там происках, содержала очерк Анатолия Рубинова о работницах Сбербанка, анонсировала «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма, объявляла о наборе учеников, защитах диссертаций, конкурсах, разводах и смертях. «Внимательно следят за героической борьбой вьетнамского народа рабочие и служащие электролампового завода…»

Я попытался примерно представить себе портрет поколения по одному из ярких его представителей. Ну возьмем, к примеру, Николая Константиновича Байбакова. Это проще сделать, потому что Байбаков – один из немногих хозяйственных советских руководителей высокого ранга, который оставил опубликованные воспоминания и даже в последние годы жизни, несмотря на весьма преклонный возраст, давал многочисленные интервью. Некоторые сюжеты его биографии превратились в исторические анекдоты, застывшие апокрифы, вызывающие ассоциации исключительно с именем Николая Константиновича. Например, история о том, как Сталин поучал молодого, едва за тридцать, руководителя наркомата: «У наркома должны быть бичьи нервы и оптимизм». У Байбакова-пенсионера сложилась четкая система ценностей и координат, с основными принципами которой он знакомил каждого интервьюера: Сталину нельзя простить репрессий, но больше виноваты Каганович и Берия; стране нужны сталинская дисциплина, централизованное управление, но в сочетании с рыночными технологиями; нефть и газ нас кормили и кормят, но нужно заниматься отраслями глубокой переработки; самым лучшим руководителем был Алексей Косыгин.

Байбаков, при всей своей явной управленческой неординарности, был типичным представителем советской инженерной, технократической номенклатуры – из тех, кого уже в другую эру, в 1990-е, несколько иронически называли «прагматиками-хозяйственниками». Как и многие из этого поколения руководителей, Байбаков прежде всего узкий специалист в своей отрасли. В этом смысле он типичный советский министр. И абсолютно типичный зампредседателя Совмина Косыгина (каждый из зампредов прошел отраслевую школу). Еще отец Байбакова работал в Баку в компании «Братья Нобель», а сам Николай Константинович после окончания профильного бакинского вуза делал стремительную карьеру в «нефтянке». Управляющего трестом заметил Лазарь Каганович, который занимал пост наркома топливной промышленности. Хотя о самом Кагановиче его выдвиженец вспоминал скорее неприязненно, именно потому, что нарком ничего не смыслил в профессиональных вопросах.