Попытка словаря. Семидесятые и ранее
Шрифт:
Но государственный заказ на хоккей как идеологическое оружие, с помощью которого мы создавали свой собственный миф о любительском спорте и выбивали из чехов (или поддерживали в них) воспоминания о танках в Праге, не сработал бы, не будь заказа «снизу». Если бы за билеты на финал приза «Известий» один мужик не предлагал мне по дороге в Лужники «25 рублей, 50 рублей, любые деньги!». Если бы не было возможности и необходимости каждый день играть на дворовой хоккейной площадке. Хоккей потому и оказался успешным, что был массовым и относительно доступным. В спорте должны быть идолы с конкретными фамилиями и массовая дворовая основа.
А играть в 70-е во дворе – это не шутка. Район был поделен на две родо-племенные зоны, в каждой из которых царствовала своя шпана. Разумеется, социальный состав «группировок» был сугубо пролетарский. Короли дворов словно бы и не замечали такой мелочи, как выросший за четыре года (в конце 60-х –
«Дар богов – великолепный теннис» был безусловной привилегией цековских детей, причем далеко не всех, а лишь интересующихся. Хотя лично меня привлекал вовсе на элитарный характер этого занятия, а чисто спортивная мотивация – и получалось так, что из всех своих друзей по цековскому кварталу я единственный играл в теннис. Примитивные корты с асфальтовым покрытием. Кеды, подошвы которых сгорали за две недели. Белые мячики с надписью «Ленинград» и простецкая ракетка, хорошо, если деревянная. Вот и весь набор теннисиста-энтузиаста конца 1970-х. Разумеется, среди взрослого населения попадались редкие пижоны и мастера. Допускаю, что эти персонажи имели отношение к международному отделу, иначе, откуда было взяться этим белоснежным майкам и шортам, легким белым туфлям и даже напульсникам. Среди игроков был один фантастический парень, лет на пятнадцать старше меня – он обладал феерической техникой. Не физическими данными, не выносливостью или силой удара, а именно техникой, завораживавшей чистотой движения и полета мяча. Готовясь к приему подачи, он неизменно говорил по-английски «Ready!», что усугубляло восхищение. Но главное, у него была настоящая западная ракетка, то ли Donnay, то ли Wilson, а иногда даже попадались совсем не ленинградские желтые мячи, действовавшие на окружающих, как бусы на дикаря.
Ракетки были слабым местом советского любительского тенниса и самым фетишизированным предметом. Просто повертеть настоящую ракетку в руках, почти увидев свое отражение на лакированной поверхности, усеянной надписями на английском языке, проверить ее на вес, провести ладонью по струнам, ощутить мягкое прикосновение нездешней обмотки, оберегающей руку от появления крестьянских мозолей, – вот они, ускользающие образы счастья… Уже в 1980-е начали появляться ракетки принципиально нового типа, а мы с приятелем были рады хотя бы тому, что где-то достали идиотские, с невероятно толстыми ручками и неудачно распределенным весом, американские ракетки Penguin в лучшем случае 1950-х годов.
… Я долго хранил номер журнала «Америка», представлявший лучших теннисистов страны, разглядывал одежду, аксессуары и ракетки. Крис Эверт Ллойд. Джимми Коннорс. Звукопись другой жизни…
Главными же изданиями, которые оказывались вне конкуренции, допустим, с «Наукой и жизнью» или «Техникой – молодежи» (которой я в соответствии с модой пытался увлечься, но так и не увлекся), были «Футбол-Хоккей» и «Советский спорт». Тогда газеты выходили всерьез,
Типографской краской уже за несколько метров празднично благоухал почтовый ящик. Газета приятно пачкала руки и была напечатана в две краски – в новогоднем номере размещалось необычайно нарядное поздравление, исполненное в синем цвете. Можно было разглядывать логотип, вертеть хрустящие полосы в руках, листать этот удивительный предмет, принадлежащий только мне, разглаживать его, валяться с ним на диване в родительской спальне – для наслаждения требовался простор. Передо мной был один из самых красивых объектов материального мира – газета. Нешуточная значительность газеты и затраченные на ее производство усилия казались слишком существенными по сравнению с ее скромной функцией – умереть на следующий день. С чем мне было трудно примириться даже тогда, когда я еще был мальчишкой, а не профессиональным газетчиком.
Кроме того, утро первого января глухого застойного года виновато в том, что я до сих пор не считаю электронную и «гражданскую» журналистику – журналистикой. Ежеутренняя молитва современного (со времен Гегеля) человека предполагает наличие перед молящимся материального предмета, прошедшего через руки профессиональных редакторов и художников. Конечно, если они действительно профессиональны.
Правда, есть один нюанс. Ежеутренняя молитва превратилась благодаря блоггерам и участникам форумов в ежеутреннее испражнение. Читатель нового типа не раскрывает поутру за чашкой кофе любимую газету, это тщательно приготовленное и изысканно сервированное по всем правилам современного дизайна, типографики, технического и художественного редактирования блюдо. Компьютерный столик с забытым на нем фрагментом хлеба с нахлобученным сверху скончавшимся в корчах неопрятным куском сыра – это не венское кафе c пятью наименованиями утренних газет, зажатых в специальных держателях. И сидит за компьютерным столиком вовсе не опрятный человек, который, уважая себя и свою ежедневную работу, желает, как и в кафе, быть обслуженным – получить порцию фактов, прошедших профессиональную редактуру, и комментариев от людей с именами и пониманием того, что происходит в мире. За компьютерным столиком сидит неумытый персонаж в трусах, который читает тексты не для того, чтобы получить информацию или насладиться ходом мысли колумниста, а для того чтобы вставить свои пятнадцать копеек в окошечке, которое льстиво предоставляют ему сайты современных газет. Он стучит по клавиатуре, чтобы испражниться на текст, уничтожить его и автора, на других таких же орлов посмотреть и себя показать. И если профессиональный автор к середине дня сдуру решит заглянуть в поле комментариев к своей статье, он словно бы погрузится в кипящее дерьмо. Книга, говорил Пастернак, кубический кусок дымящейся совести, а блоги и форумы – это разбрызганное дымящееся дерьмо, попавшее в вентилятор постов, записей и комментов.
И вот этого злобного и слабо востребованного человека в трусах называют «гражданским журналистом», ждут от него «подлинных» новостей и нестандартных мнений. Ему потакают, его боятся – как же, эти ребята скоро похоронят профессиональную печатную журналистику. Под ударом не только русские газеты, но и все мировые оффлайновые издания, вот-вот, глядишь, под тяжестью «гражданского журнализма» рухнет «Нью-Йорк таймс»…
Распространение блоггерства сродни повальному увлечению любительской фотографией. Блог – это «мыльница», каждый может чувствовать себя – совершенно без всяких на то оснований – фотографом. Так и блоггер мнит себя журналистом.
Конечно, профессиональные журналисты отнюдь не ангелы. Самое удивительное в газетном деле именно то обстоятельство, что газета, хоть ты тресни, все равно выходит наутро. Когда занимаешься газетно-журнальным менеджментом много лет, иногда кажется, что газета выходит в свет сама, потому как иной раз один только факт ее появления утром в киоске противоречит всей логике издательского процесса: отвратительная работа репортеров, срыв всех дедлайнов, разная степень состояния опьянения ответственных за выпуск людей… Так нет же: как писал по другому, но чрезвычайно схожему поводу в «Песенке веселого репортера» молодой Константин Симонов, «но вышли без задержки, наутро, как всегда, „Известия“ и „Правда“, и „Красная звезда“»…
Разговоры о гибели газет, да и вообще сколько-нибудь серьезных бумажных изданий возобновились с новой силой, когда началась история с продажей Доу Джонса в целом и «Уолл-стрит джорнэл» в частности Руперту Мэрдоку. Между тем скорость падения тиражей и доходов газет, позволявшая иным исследователям точно рассчитывать время окончания эры Гуттенберга, именно в последние годы снизилась. Филипп Мейер в книге «Исчезающая газета» писал, что печатная пресса в Америке прекратит свое существование в первом квартале 2043 года. Но прогноз придется пересмотреть.