Поражающий агент
Шрифт:
– Что же вы молчите о главном? Это оспа в контейнере была?
Эксперт молча кивнул.
Турецкому стало нехорошо.
– Причем, – шепотом сказал Иван Львович, – штамм вируса идентичен имеющемуся в этой лаборатории.
– Извините меня. – Турецкий отошел в сторону, позвонил Грязнову. – Славка, помнишь коньяк «Московский»?
– Странный какой-то вопрос, – обиделся Грязнов. – Ты еще спроси, умею ли я расписываться.
– Помнишь, когда мы его последний раз пили? Мой помощник говорил, что раскопал какие-то концы насчет женщин из самолета? Ну там гостиница какая-то, а ты ему что насоветовал, помнишь,
Грязнов помолчал. Потом сказал:
– Помнить все, что происходит в стенах Генпрокуратуры, не входит в мои оперативные функции.
– Да?! У тебя есть шанс загладить вину. Найди мне хозяев этих девок – это все входит в твои оперативные функции.
Турецкий вернулся к Ивану Львовичу, сообразив, что если тот что-то понял, то вполне может передать подслушанный (что несомненно) сейчас разговор своему начальству, то есть Иванчуку. А, плевать.
Турецкий спросил:
– Как штаммы там хранятся, в этом музее?
– Пластиковые маркированные пробирки. Уложены в коробочки с пломбами. Те в свою очередь хранятся в опечатанном холодильнике, поставленном на сигнализацию. Температурные данные (это минус семьдесят) выведены на самописец, кроме того, есть система тревоги. Каждая пробирка на персональном учете. Всякий раз скрупулезно отмечается движение пробирки – на какой рабочий стол она перемещается.
– Объясните мне, непосвященному, что такое вирус оспы? Чем он в принципе отличается от, допустим, каких-нибудь радиоактивных веществ?
– Вы правда не понимаете? – с удивлением поинтересовался Иван Львович. – Это же как дважды два!
– Вот и расскажите мне эту таблицу умножения, – преодолевая раздражение, попросил Турецкий.
– Очень просто, – с удовольствием объяснил Иван Львович. – Вирус имеет свойство размножаться.
Турецкий переваривал сказанное и постепенно переполнялся неприятными эмоциями, граничащими с ужасом.
– Причем вирус может размножаться на всем живом, для него пригодном. Ну вот, скажем, куриный эмбрион. В сыром курином яйце есть пленочка-мембрана, на ней-то они лучше всего и растут.
Черт его знает, может, тут слишком жарко?
В голове стучало: что можно сделать, откуда утечка?! Штамм вынес кто-то из этих четверых. Или пятерых, если считать Абашидзе. Или шестерых, если учесть еще и Баткина. Считать или не считать… считать – не считать… любит – не любит – к сердцу прижмет – к черту пошлет, тьфу ты.
– Можно считать это биологической диверсией?
– Не знаю, как это классифицировать, я не юрист, но взведенным биологическим оружием – точно. В 1975 году вступила в действие Конвенция о запрете разработки, производства, накопления и применения биологического оружия. Но за все последующие двадцать пять лет эффективной системы международного контроля за разработками в этой области так и не было создано. В принципе необходимо опасаться примерно ста возбудителей из трех с половиной тысяч существующих. Но попробуйте уследить за этой сотней! Это нереально. Слушайте, пойдемте в туалет, я покурю, а то сил уже нет. Так вот. Десять лет назад была создана российско-американская группа специалистов. Ее возглавили наш академик Баткин и лауреат Нобелевской премии американец Джозеф Пулмэн. Разработали критериально-рейтинговую систему оценки потенциально опасных возбудителей, которые могут быть
– Вирус оспы?
Турецкий отпустил Ивана Львовича пообедать, а сам занял кабинет Баткина. Будников работал у себя, но в его приемной дежурил грязновский опер, который также слушал телефон профессора. Мобильный у Будникова отобрали. Мордвинову Турецкий отослал в распоряжение Миши Федоренко.
Турецкий попросил троих биологов по очереди зайти к нему. Сначала, так сказать по рангу первым, появился Сторчак.
– Присаживайтесь, Семен Соломонович, где хотите, этот кабинет вы знаете лучше меня.
– Благодарю вас. – Сторчак смотрел на Турецкого спокойно, но не без напряжения.
– У вас есть какая-то точка зрения на последние события? Я имею в виду исчезновение Баткина, потом убийство вашего коллеги, в котором, как вы несомненно знаете уже, подозревается профессор Будников, и, наконец, сегодняшняя работа – идентификация штамма оспы, доставленного сюда извне.
Сторчак покашлял.
– Насчет подозрений в адрес Анатолия Вячеславовича мне ничего неизвестно.
– Выходит, он не делился этим с вами?
– Нет.
– Хорошо. Дальше?
– А что вы, собственно, от меня ждете? Вы хотите, чтобы я сказал, что все это звенья одной цепи?
Турецкий поморщился от досады, как от плохой пломбы. Действительно, не этого ли он ждал?
– Есть ли в лаборатории конкретный сотрудник, лично ответственный за музей штаммов?
– Был до недавнего времени – Виталий Иосифович. Теперь мне пришлось взять на себя его функции.
И тут Турецкий сообразил. Ведь и сотрудники лаборатории на выходе подвергаются какому-то досмотру, наверно, не такому тщательному, как посторонние, но все же!
– У Абашидзе был фотоаппарат? Здесь, на работе, я имею в виду.
– Был. Но если вы думаете, что он что-то снимал в лаборатории, то это не так! Он однажды, дней десять назад, принес его по просьбе Ирочки Вознесенской: у нас была вечеринка в ее честь. Хотя… действительно сделал один снимок в лаборатории, но только с ведома Баткина, на нем сам Баткин и снят.
…Да, я видел его.
Все– таки Абашидзе. Фотограф Абашидзе! Вот откуда ноги растут. Вот вам и пленка «фуджи». Вот вам и контейнер. Турецкий позвонил Иванчуку. Занято.
– Последний вопрос. Почему бы в самом деле не уничтожить эту вашу коллекцию оспы?
Сторчак очень удивился:
– Что вы такое говорите?! Оспа – живая, это биологический вид. Если исчезает один вид живых существ, кто может предсказать, что придет на это место?
– А вот главный санитарный врач Москвы считает, что коллекцию штаммов надо уничтожить.
– Олег Андреевич-то? – улыбнулся Сторчак. – Линников? Вы ведь знаете, он тут у нас работал некогда. Я думаю, это профессиональная ревность. Плюс политика. Раньше он так не говорил. Но вы учтите, главный санитарный врач – человек публичный, а значит, иной раз может говорить что-то не от себя лично. Может, чего-нибудь добьется своим заявлением, глядишь, и нашей лаборатории перепадет, у нас с ним по-прежнему нормальные отношения.