Пораженец
Шрифт:
— Я слышал, ордена обмывать положено, — рассматривая ногти заявил посетивший нас вечером Болдырев.
И Рябушинские увлекли всех в ресторан.
***
Интересно, ленту ордена Ленина делали с ленты ордена Святой Анны? Один-в-один, правда, у советской награды не одна, а две золотистые полоски по краю. Я приложил орден к груди и полюбовался на отражение.
А ведь я уже совсем седой, и голова, и борода. Жаль, кличка уже занята, да и по правилам конспирации не положено давать такую, чтобы указывала на реальные приметы человека. Я еще немного покрасовался перед зеркалом, а потом убрал колодку с крестиком в коробочку. Хорош
— Митя!
— Я готов.
Митя после холеры приехал исхудавший, в чем только душа держалась, одни глаза и шея в воротнике как пестик в колоколе. Но ничего, подкормили, Терентий его погонял — лыжи, тренажеры, лошади, — уже можно смотреть без слез. Как говорят, были бы кости, а мясо нарастет.
А вот морально война на Митю подействовала тяжело. Вся эта тягучая рутина, когда войска тащатся невесть куда, потом невесть сколько сидят в окопах, потом невесть за что умирают…
К тому же, не выгорело и у Болдырева, который с Лебедевым пытался подсунуть союзникам “кость” в виде Албании, чтобы отвлечь греков и сербов от Болгарии. Но за Албанию играла Австро-Венгрия, а ей очень нужно иноверное государство посреди славян и греков. Да и союзнички-французы не могли допустить, чтобы лелеемый русскими Балканский союз сохранился и укрепился.
С другой стороны, если бы задумка Болдырева сыграла, ничем иным, кроме этнических чисток и массовых депортаций мусульман, это завершиться не могло. А уж как на Балканах эти чистки проводили во вроде бы цивилизованном конце ХХ века, я помнил. И это при наличии каких-никаких ограничителей вроде ООН, решений Нюрнбергского трибунала, Евросоюза, НАТО и ты ды. Что уж про нынешнее время говорить…
Так что все шло по тому же пути на те же грабли. Нас это коснулось краешком — с окончательным переходом островов под власть Греции накрылась Первая пулеметная школа имени Критского пролетариата. Где теперь пулеметчиков готовить — бог весть, не в Македонии же, больно там стремно. Тем более, что до мировой войны осталось всего ничего, и три сотни боевиков сейчас добровольцами в разных армиях на Балканах и парочка даже командовала партизанскими отрядами в той же Македонии. Народные герои Югославии, ага.
Пока я заводил автомобиль, а Митя грузил подарки, вышла Наталья и у меня который раз при взгляде на нее дрогнуло сердце. Роды не испортили ее фигуру, а голубые глаза сияли так же ярко и я снова подумал, что не многовато ли вам счастья, господин инженер?
За руль сел Терентий — делегация дома Скамовых состояла из двух докторов, почетного инженера и лаборанта. А вот Ираида ехать отказалась наотрез, смущаясь столь высокообразованного общества. Жаль, нет здесь высшего кулинарного института, сделали бы из нее доктора гастрономических наук.
Докатили быстро, разве что в машине на солнце жарковато — стеклоподъемник я, конечно, запатентовал, но сделать его пока не сделали, только поворотные форточки. Изобрести, что ли, люк в крыше…
Сегодня у нас ужин в кругу ученых, практически симпозиум в первоначальном смысле слова. Петр Николаевич Лебедев давно звал отметить Нобелевку “узким кругом”, да я все время в делах — то выставка, то плотина, а тут как раз подошел срок отъезда Лебедева в швейцарский санаторий. Ездил он туда моими трудами и настояниями ежегодно и, похоже, доктор Амслер здорово поправил ему сердце. Во всяком случае, уже два года прошли без приступов, зато каждый день Петр Николаевич катался на велосипеде. Или шагал
Кроме нас Лебедев пригласил русско-австрийскую пару — Павла Сигизмундовича Эренфеста, доктора и профессора физики и его жену Татьяна Афанасьевну, доктора математики. Год назад, когда Эренфест искал место и совсем было собрался уехать в Голландию, мы с Лебедевым организовали несколько рекомендаций, в том числе и от Эйнштейна и Пауль остался работать в России. Еще присутствовал профессор Эйхенвальд, шурин Лебедева и один питерский гость, которого я тоже хотел перетащить в Москву — Степан Прокопьевич Тимошенко с женой Александрой Васильевной. Человек среди прочнистов легендарный, он уже написал “Курс сопротивления материалов” и сейчас работал над следующей частью — “Курсом теории упругости”.
Да, многовато счастья… Мог ли я, двадцатилетний студент, мусоливший по ночам перед экзаменами тимошенковскую “Механику материалов”, представить, что буду лично знаком с автором и помогать ему?
— Видел вашу книжицу, Михаил Дмитриевич, отличное дело сделали!
— Эээ… какую, Степан Прокопьевич?
— Ну как же, “Четырехзначные математические таблицы”!
— Помилуйте, да с чего она моя? Там студенты все сами сделали!
Угу, а идею я вообще спер у Брадиса, стыдоба.
— В предисловии написано, что с вашего, так сказать, благословения. И среди студентов ходят под названием “Таблицы Скамова”…
Ой, стыдоба-стыдобища…
Пришлось сворачивать разговор на метод конечных элементов, за что нас чуть не побила хозяйка, запретившая за столом все разговоры о науке. И тогда мы отлично поговорили об академической неделе помощи. После дела Кассо мы запускали их два-три раза в год — профессура читала лекции для всех желающих у Шанявского, в Политехническом музее и на других “негосударственных” площадках, вплоть до рабочих клубов. А сбор направлялся на поддержку уволенных по политическим мотивам преподавателей и студентов, но кое-что перепадало и “практикам”. И достигало это “кое-что” вполне приличных размеров, потому как “недели” проходили не только в Москве, но и во всех университетских городах.
— Эйнштейн опять отказался от профессорского места в Берлинском университете, — с удивлением рассказывал Лебедев о нашем общем знакомом. — Не вашим ли наущением?
— Моим, — скрывать тут было нечего, — Германия непременно влезет в войну, ей будет не до науки. И это не говоря о возможных проблемах с продовольствием.
— А, вы опять про “большую войну”, — засомневался Эренфест.
— Да, Пауль, к сожалению, нашим странам придется воевать. И я бы советовал поменять подданство на российское, потому как с началом войны “враждебных иностранцев” в лучшем случае интернируют. И надо срочно сюда Альберта, чтобы он успел прочитать лекции, пока его не заперло в Швейцарии.
— Он весьма негативно настроен после дела Бейлиса. Минутку, — Лебедев вышел в кабинет, из которого вернулся с письмом. — Вот, “я нахожу отвратительным ехать без надобности в страну, где так жестоко преследуют моих соплеменников”. Может, вы сами напишете, Михаил Дмитриевич?
— Давайте лучше я с вами съезжу. Нам двоим Альберт Германович точно не откажет.
Глава 15
Лето 1913
— Давненько мы не брали в руки шашек…