Порочный красный
Шрифт:
– Куда они воткнут иголку? – спрашиваю я, потому что ее ручки явно слишком малы.
Медсестра участливо глядит на меня и сообщает, что игла будет введена в вену на голове Эстеллы. От лица Калеба отливает вся кровь. Я знаю его, он не сможет на это смотреть. Я важно выпрямляюсь. Я могу быть полезной хотя бы в этом. Я могу остаться с ней, пока они будут проделывать эту процедуру и пока Калеб будет ждать снаружи. Я не слабонервна и не плаксива, но, когда я предлагаю ему это, он устремляет на меня холодный взгляд и говорит:
– Даже если это вызывает у меня дискомфорт, это не значит, что я собираюсь оставить ее одну.
Я сжимаю губы. Поверить не могу, что
Я дуюсь, сидя на убогом жестком стуле, пока Эстелла вопит. Она выглядит крошечной и жалкой в окружении пикающих аппаратов и трубок, торчащих из ее маленькой головки.
У Калеба такой вид, будто он вот-вот заплачет, но он продолжает держать ее на руках, стараясь на задевать трубки. Меня опять поражает то, как естественно он ведет себя. Я думала, что так буду вести себя я сама – что, увидев своего ребенка, я сразу же буду знать, что делать, и сразу почувствую связь с ним. Я прикусываю губу и гадаю, не следует ли мне предложить подержать ее.
В каком-то смысле это действительно моя вина, что она находится здесь. Но прежде чем я успеваю встать, входит врач, отодвинув занавеску, отделяющую нас от комнаты оказания экстренной помощи. Он среднего возраста, с лысеющей головой. Прежде чем поздороваться с нами, он заглядывает в планшет с бумагами, который держит в руке.
– Ну, что у нас тут? – вопрошает он, слегка коснувшись головки Эстеллы. Калеб рассказывает о ее симптомах, и врач слушает, одновременно осматривая ее. Затем упоминает, что она побывала в яслях, и я бросаю на него недовольный взгляд.
– Ее иммунитету нужно время, чтобы сформироваться, – говорит он, отняв стетоскоп от ее груди. – Я считаю, что она слишком мала для яслей. Обычно женщины берут короткий отпуск по уходу за ребенком прежде, чем оставлять его на целый день в яслях.
Калеб зло смотрит на меня. На меня. Он буквально кипит от злости.
Я сосредоточиваю внимание на коробке с латексными перчатками. Он накричит на меня. Я терпеть не могу, когда он кричит на меня. Наверняка моя кожа уже покрылась пятнами – признак того, что я облажалась.
– Я оставлю ее у нас, чтобы мы могли понаблюдать за ней в течение сорока восьми часов. Иначе у нее может наступить обезвоживание. Через несколько минут сюда придет кто-то из наших, и она будет госпитализирована в педиатрическое отделение.
Как только он выходит, Калеб поворачивается ко мне.
– Отправляйся домой.
Я уставляюсь на него, раскрыв рот.
– Не пытайся говорить со мной в таком ханжеском тоне, – шиплю я. – Пока ты шатаешься по стране, я торчу дома…
– Ты носила эту маленькую девочку в своем теле, Леа. – Он делает движение руками, как будто держит в них невидимый мяч. Затем резко опускает их. – Как же ты можешь быть такой черствой?
– Я… я не знаю. – Я хмурюсь. Я никогда не думала об этом вот так. – Я думала, что это будет мальчик. Я бы чувствовала себя иначе, если бы…
– Тебе была подарена… жизнь. Это намного важнее, чем шопинг или выпивка с твоими гребаными подругами.
Я дергаюсь. Калеб никогда не использует нецензурные слова.
– Я не такая. Я нечто большее, – говорю я.
Его следующие слова пронзают мою душу и причиняют мне самую глубокую боль, которую я когда-либо испытывала.
– Думаю, я обманул себя, решив, что ты не такая.
Я вскакиваю на ноги, но у меня подгибаются колени, и мне приходится прислониться к стене, чтобы не упасть. Он никогда не говорил со мной так.
Проходит несколько секунд,
– Ты говорил, что никогда не сделаешь мне больно.
Его глаза холодны как лед.
– Это было до того, как ты поиздевалась над моей дочерью.
Я ухожу, чтобы не взорваться.
Сорок восемь часов спустя Калеб возвращается из больницы вместе с ребенком. Пока он находился там, я встречалась с ним два раза – оба раза для того, чтобы отдать грудное молоко. Я сижу за столом в кухне, читая глянцевый журнал и поедая зеленую фасоль прямо из морозилки, когда он входит, неся ее автолюльку. Я еще никогда не видела его таким небритым, и глаза у него мрачные и усталые. Он относит ее в ее комнату, не сказав мне ни слова. Я ожидаю, что он сразу же спустится и сообщит мне, что сказал врач.
Я слышу шум душа и решаю подождать его на кровати.
Когда он выходит из ванной, его талия обвязана полотенцем. Первой мне приходит мысль о том, как он великолепен. Я хочу заняться с ним сексом, несмотря на то что он мне сказал. Он не побрился, и его небритость нравится мне. Я смотрю, как он роняет полотенце на пол и натягивает свои боксеры-брифы. Самое лучшее в Калебе – это не его безупречное тело, не его сексуальные полуулыбки и еще более сексуальный голос… это его повадки. Его поддразнивание, то, как он проводит ногтем большого пальца по нижней губе, когда думает, то, как он прикусывает язык, когда он возбужден. То, как он заставляет меня смотреть на него, когда у меня бывает оргазм. Он может раздеть тебя взглядом, может заставить тебя почувствовать себя так, будто ты стоишь перед ним голая. Я знаю по опыту, какое это удовольствие – стоять перед Калебом голой. Я думаю о различных способах действий, которые я могла бы применить – извинение и примирительный секс… пощечина и сердитый секс. Я отлично умею соблазнять его. Вполне возможно, что он не поверит моим извинениям, какими бы они ни были. И я решаю испробовать кое-что новое.
– Я буду стараться еще больше.
Он продолжает одеваться, не глядя на меня… джинсы, футболка. Я не знаю, что делать, и мне впервые приходит в голову, что, возможно, я зашла слишком уж далеко. Я так хорошо скрываю от Калеба мое истинное «я», я стараюсь соответствовать его ожиданиям. Но на этот раз он застал мня врасплох.
– Мне кажется, у меня послеродовая депрессия, – выпаливаю я.
Он смотрит на меня, и я вздыхаю с облегчением. Наилучший способ манипулировать Калебом – это лгать ему насчет твоих болезней. У него была амнезия, вызванная стрессом и шоком. Так что он точно посочувствует тебе, если у тебя заболевание, контролировать которое тебе не под силу.
– Я… я съезжу к врачу по этому поводу. Наверняка он сможет выписать мне какое-то лекарство… – Я замолкаю.
Я вижу его профиль в зеркале. Его кадык дергается, когда он сглатывает, затем он опирается лбом о большой палец.
– Мне надо побеседовать с няней, – говорит он. – Мы обсудим это позже.
Он выходит из комнаты, даже не оглянувшись.
Я не прячусь, когда Калеб спускается, чтобы поговорить с потенциальной няней Эстеллы. Я надеваю розовый костюм от Шанель и усаживаюсь в парадной гостиной, чтобы ждать ее появления. Человек, которому Калеб звонил насчет няни, явится к нам со своей кандидаткой, и мне хочется увидеть, с кем мой муж говорил в таком дружеском тоне. Может, он общался с этим человеком, когда у него была амнезия? Есть столько всего того, чего я не знаю об этом периоде его жизни, и я все время гадаю, что он мог вытворять, когда я не присматривала за ним.