Порочный круг

Кэри Майк

Мы сидели в небольшой кофейне недалеко от Масвелл-хилл-бродвей с весьма сомнительным дизайном интерьера, главным направлением которого, по-видимому, являлся модерн, или что-то смежно-прилегающее. На стенах висели репродукции Ходлера и Мухи, а над каждым столиком, в опасной близости от голов посетителей — абажуры в стиле Тиффани. Где-то в глубине играл бодрый джаз а-ля двадцатые годы двадцатого века, будто напоминая, в каком духе выполнена стилизация, но за стойкой под самым потолком работал совершенно не соответствующий задумке телевизор. Звук снизили до минимума, и в настоящий момент

по одному из каналов показывали новости: серьезное лицо корреспондента, беззвучно шевелившего губами на фоне каких-то магазинов. С моего места казалось, он стоит за правым плечом Мэтта, словно его совесть.

Брат уже сделал заказ, чему я был только рад: напитки, к которым в данный момент лежала моя душа, здесь не подавали. Приезжая в этот район, я частенько навещаю паб «О'Нил» в здании бывшей церкви. Увы, Мэтт чувством юмора не отличается, и, желая создать непринужденную обстановку, я остановился на кофейне.

Позвонив брату из Стенджера, я заявил, что нам срочно нужно встретиться, а когда он спросил зачем, сказал: «Ради спасения моей души», и повесил трубку. Мэтт знал, что я скорее всего шучу, но он никогда не теряет надежду на мое прозрение, в какой бы форме это ни выражалось.

Он был в мирской одежде, то есть без воротничка: высокий худощавый мужчина под сорок в темном свитере и джинсах, старых, но вполне опрятных, с редеющими каштановыми волосами и строгими серо-голубыми глазами. В Мэтти все строгое; слабость он питает лишь к моральной устойчивости. Еще он очень внимателен — ни одной мелочи не упустит.

— Неважно выглядишь, — оглядев меня с головы до ног, проговорил он. — Румянец какой-то нездоровый и губа распухла. Неужели в аварию угодил?

— На меня напали.

— Небось при выполнении очередного заказа? — поджал губы брат: он активно не одобряет то, как я зарабатываю на жизнь.

— Вроде того. У мамы все в порядке?

— Да. Пару недель назад подхватила сильную легочную инфекцию, но ей прописали антибиотики, и она поправилась. Еще доктор рекомендует пользоваться ингалятором. — Мэтт нахмурился. — Несмотря на эмфизему, курить она не бросает, поэтому главное — предупредить закупорку дыхательных путей. Ты же вроде обещал ее навестить?

— Да, верно. Только сначала нужно разобраться с делами.

— Ясно… — Пригубив кофе, брат опустил взгляд с видом человека, который молчит лишь из вежливости.

Чтобы заполнить неловкую паузу, я вытащил из кармана нож Цукера и положил на стол.

— Когда-нибудь видел нечто подобное? — поинтересовался я.

Глаза Мэтта расшились от удивления.

— Этот предмет — часть твоей жизни, а не моей, — тихо сказал он.

Слишком тихо: да, делать непроницаемое лицо Мэтти научился, а вот голос выдает с головой.

— Удивительно слышать от тебя такой ответ, — задумчиво проговорил я. — Ведь выронивший его парень был твоим коллегой.

— Священником? — презрительно осведомился брат.

— Может, даже и так. По крайней мере одним из служителей твоей церкви.

— Бандиты и боевики моей церкви не служат.

— Правда? Выходит, крестоносцы без разрешения пользовались вашим зарегистрированным торговым знаком?

— Феликс, — тяжело вздохнул брат, — последний крестовый поход

закончился в тринадцатом веке. Я же, если ты обратил внимание, использовал настоящее время.

— Мэтти, эта вещица тоже из настоящего, — похлопав по рукояти ножа, проговорил я. — Поэтому давай не будем вспоминать, кто, что и когда использовал, лучше расскажи про Anathemata Curialis.

Брат промолчал.

— Члены этого ордена пытались меня убить, вот и хочу узнать почему.

Опять возникла пауза, однако на этот раз я, доверившись интуиции, заполнять ее не стал.

— Просто так… ни за что они не убивают… — наконец выдавил брат. — И церковь не представляют.

— Тогда почему они обозначены как католический орден?

— Уже не обозначены. Судя по всему, ты пользовался каким-то древним справочником.

Снова повисла тишина, и, в конце концов, брат нехотя ее прервал.

— Это очень старый орден, — начал он, — но что касается его истории… При одних папах они едва существовали, при других — не уступали по влиятельности иезуитам и инквизиции. Их задачей было заниматься тем, что церковь считает скверной и гнусностью. Anathemata — множественное число греческого anathema, им в Септуагинте ^[30] передан смысл еврейского слова «херем», означающего нечто отвергаемое, как ненавистное Богу. В настоящее время, точнее в последние лет десять, трактовка конкретизировалась, и сейчас это не просто «ненавистное Богу», а воскресшие мертвецы.

30

Септуагинта — греческий перевод Ветхого Завета.

В глубине сознания забрезжил слабый, похожий на биолюминесценцию раздувшегося трупа, свет.

— А что в современном толковании означает «заниматься скверной»?

— Точно ответить не могу, — признался Мэтти, — сам я в этом ордене никогда не состоял, однако, изучая историю религии, естественно, знал о его существовании.

— Хочешь сказать, вы никогда ни о чем подобном не болтали? Неужели субботними вечерами только исповеди друг у друга выслушивали?

— Естественно, сплетни распространялись, — нахмурился брат, — весьма необоснованные и противоречивые. Что бы ты ни думал, Феликс, католическая церковь — не большая тайная организация; в плане свободы слова мы выгодно отличаемся от многих правительств.

— Советую поднять планку, Мэтти, — мрачно проговорил я. — Речь ведь не о монашках из близлежащего конвента, а о некой входящей в вашу церковь группе, которая активно использует оборотней. Они что, несут нашим мохнатым братьям слово Божье или «заниматься» — такой обтекаемый синоним слова «вербовать»? Господи, они даже ножи с собственной символикой изготавливают! Думаешь, зачем? Чтобы вскрывать корреспонденцию? Или чтобы разрезать бисквитные кексы?

— Не знаю, чем они занимаются, — невозмутимо повторил Мэтти, как обычно, не желая терять лицо и выходить из берегов за компанию со мной. — Однако если хочешь, могу пояснить, почему в современных справочниках Anathemata среди католических орденов не значится.