Порочный круг
Шрифт:
Такая участь реально угрожала Скорпиону. Его потери все же были слишком велики, чтобы расправиться с киберами--штурмовиками. Я пока что ничем не мог помочь этому экипажу, и мне оставалось только молиться на природную хитрость его командира. Скорпион оправдал мои надежды. Он ринулся к канонерке Вола. Смысл этого маневра сразу был мне понятен. Скорпион занял такое положение, что на прицельном сканере киберов изображение его корабля и аппарата Вола проецировалось в одну точку. Теперь самым главным было то, чтобы роботы не догнали Скорпиона раньше времени и не успели вцепиться мертвой хваткой в его корпус. Два наших корабля сближались: пять тысяч, тысяча, триста, сорок километров. Казалось —
Мощность заряда абордажного аппарата была рассчитана на среднюю степень повреждения противника, а на самом деле он попал в уже сильно разбитый корабль. Поэтому роботы вошли в Вола как нож в масло, чуть ли не пробив его насквозь. От такого сотрясения произошло размагничивание топливного хранилища и, как следствие, аннигиляция позитронов. В черноте холодной пустыни вспыхнуло новое микроскопическое светило, быстро отдающее свою энергию всепожирающему, голодному до теплоты вакууму.
Линкор киберов включил основные двигатели и начал разгон, уходя от нас. В космосе еще вертелись два потрепанных катера противника. Они уже не могли попасть на свою базу и, по сути, были обречены. Вероятно, их экипажи имели на этот счет инструкцию: прикрывать отход основного судна и атаковать вплоть до тарана. Катера роботов, игнорируя угрожавшие их целостности залпы стрелков, обошли мой линкор с флангов и устремились вперед с явным намерением или проломить наш корпус, или бесславно погибнуть. Скорпион только-только разворачивался, чтобы следовать за нами, и не мог помочь отбить атаку. Компьютер рассчитал, что уничтожить машины врага мы сможем, сконцентрировав на каждой по шестьдесят процентов оставшейся огневой мощи линкора, что в сумме составляло сто двадцать процентов — то есть задача становится невыполнимой. Я быстро перевел на левый борт необходимое количество стволов, создав тем самым справа лишь две трети необходимой плотности огня. Однако с этой стороны находилось орудие двадцать третьего номера, который уверял меня с Жаном незадолго до боя в своей фантастической меткости. Конечно, скорее всего мальчишка просто хвастался, но альтернативы я не видел.
Дальнейшее заняло две секунды. Левый катер киберов взорвался на подлете и не причинил нам вреда. Правая же машина попала в цель. Она срикошетила от нашего корпуса, разбив, по злой иронии судьбы, именно башню двадцать третьего номера. Ее стрелки были похоронены под сплющившимися перекрытиями. В этот момент сдетонировали заряды поврежденного орудия, и наш корабль, получив непредусмотренный импульс, сбился со своей траектории.
Несмотря на такой финал, я мог вздохнуть облегченно. Первый раунд закончился нашей победой, а судя по состоянию противника, он может и отказаться от дальнейшей борьбы.
После боя обнаружилось, что я потерял свою каюту. Из-за какого-то несуразного, шального заряда возникло повреждение корпуса линкора именно в этом месте. Судя по анемометру, воздух выходил со скоростью девять моль в час. Мне не составило труда найти трещину и залатать ее. Однако я чувствовал себя совершенно неуютно, так как ощущал опасную близость космоса. Мне хотелось что-нибудь нормально пожевать, но в создавшейся ситуации было бы рискованно разгерметизироваться. Немного помаявшись, я налил в здоровый трехлитровый термос горячего какао, взял упаковку булочек и переместился на центральный пост — самое спокойное и нетесное место.
Только я переступил телепортационную рамку, как заметил, что тут уже находится Жан. Я открыл забрало. Мальчик
— Что это у тебя в последнее время за привычка — все время вскакивать передо мною?
Он сел на место. Я устроился около Жана, раскрыл пакет и принялся смаковать румяную, с орехами, выпечку, запивая ее какао. Мой сосед не отказался от предложения присоединиться к еде, тоже взял булочку и стал дуть в чашку, куда я налил горячий напиток, брызгая по сторонам. Я смахнул капельки какао с панели управления:
— Потише дуй-то! Смотри: льешь по всему пульту.
Мальчик ойкнул и дальше действовал осторожнее.
После трапезы мое настроение поднялось. А Жан, наоборот, стал печальнее. Я благодушно спросил его, развалившись в кресле и похлопав паренька по плечу:
— Что, дружок, пригорюнился?
— Все-таки мы ввязались в бой.
— Ну что поделать, не я же первый начал.
— Да, это верно...
— Что случилось-то, в конце концов? — Я выпрямился и подвинулся поближе к Жану.
— Мне страшно. Я чувствую, что умру.
— Погибнешь — тебя воскресят.
— Знаешь, но в этот раз у меня какое-то странное ощущение...
Наблюдал я за мальчиком, и мне в голову закралась одна интересная мысль. Я вплотную пересел к нему и сказал полушепотом:
— А ты, случайно, не пишешь стихов?
Жан покраснел и удивленно воззрился на меня:
— Как ты узнал? Тебе кто-то сказал?
— Никто, — я беззвучно рассмеялся, — просто ты — вылитый я в молодости.
Мальчик смущенно заулыбался:
— Я бы мог прочитать несколько, но они все такие... Ну печальные, невеселые что ли.
— Наша жизнь такая, тут уж никуда не деться,— вздохнул я.
— К тому же рифма страдает.
— Не надо заранее ругать то, что еще никто не слышал.
Жан задумался:
— Я тебе расскажу стих, который написал после боев на подступах к Вольфу 359. Наш корвет здорово раздолбали, и, чтобы спасти хоть оставшийся в живых экипаж, командир совершил аварийную посадку на третью планету — мир водяного льда и скал из переливающегося лабрадора. Перед входом в плотные слои атмосферы по нам еще раз попали, и мы были вынуждены катапультироваться. Уцелело семь человек. На этой планете было десять мегаполисов. До ближайшего нам предстояло топать две недели. К сожалению, всем было не до нас — на планету высадились три дивизии киберов и шли тяжелые бои. Мы оказались брошенными и забытыми. На пятый день пути мы напоролись на отряд противника. В общем, в живых остался я один. Жан сделал паузу, прочистил горло и прочитал стихотворение.
Мы шли, не ведая дороги.
Мы шли в туманной маете.
И горы, словно белые остроги,
Нас запирали в жуткой тишине,
Не раз огнем нас накрывало,
И может быть, меня спасли
Снежинки — белым покрывалом
По влажным ранам у зари.
Со стоном плазма грызла камни:
В долине догорал жестокий бой.
Мои друзья все там пропали,
Один остался я живой.
Ручей молитвою журчащей
Меня, быть может, спас тогда.
Я помню: командир лежит хрипящий,
И с грязью смешана вода...
Я полз разбитый в котловине,
Казалось мне, что красной теплоте
Меня гиганты белые душили,
И забывался вновь в коротком сне.
С холодным хрустом грыз я льдинки,
И может быть, меня спасли
Снежинки, белые снежинки
Бинтами раны облепив.
Два дня я брел по перевалу,
Я шел по призрачной пыли.
Мне горло снегом забивало,
И мгла покрыла все вдали.
Зачем теперь себя винить мне?
Один, случайно уцелел...