Порог открытой двери
Шрифт:
Он покосился на небо. Там вроде бы ничего не изменилось. Из синего колодца выглядывало солнце, а туча замерла, словно чего-то выжидала..
— Догонять надо, дело худое. — Данила Ерофеевич кивнул в сторону бухты. — Так высветлило, что жди беды, малым штормишкой не обойдется. А мотоцикл у нас только у фельдшера есть, да нет его сейчас в поселке. На дальний участок укатил с утра. Пошли пешком, — решил Данила Ерофеевич. — Да еще одного рыбачка прихвачу, парень надежный. А пойдем верхом по сопкам. Так мы их скорее перехватим — видно
Ира, стоявшая все это время молча рядом с Иваном Васильевичем, вдруг решила вмешаться:
— А почему нас не берут? Мы, умеем ходить не хуже здешних рыбаков. Если идти, то всем!
Иван Васильевич видел, что и Наташа, и Толян думают то же самое. Он повернулся к ним, каждому заглянул в глаза, словно пытаясь достать дна их души.
— Ребята! Я очень вас, прошу, очень! Хватит своевольничать и играть во взрослую самостоятельность! Сейчас вы должны остаться в, поселке. Вот тут, в этом доме. И ни шагу из него! Очень прошу: не мешайте, не заставляйте думать еще и о вас!
Он говорил знакомые слова незнакомым голосом, и у всех троих тревожно забились сердца. Наташа шагнула к отцу:
— Папа, ты не беспокойся! Мы никуда не уйдем! Ты только возвращайся поскорее…
Данила Ерофеевич вернулся с неторопливым белокурым гигантом в скрипящей кожаной куртке и рыбацких сапогах.
— Семен, — представился тот коротко.
Трое мужчин свернули на еле приметную тропу, уходившую в сопки. Трое ребят остались возле крыльца дома.
Лучи солнца приобрели последний жалящий накал. На бухте исчезла даже мельчайшая рябь. Женщины во дворах неторопливо, но споро снимали с вешалов рыбу, загоняли в сараи кур. Мужчины крепили причал и вытаскивали лодки подальше на берег. Обкладывали их камнями.
…Машина, идущая в поселок, поднялась на перевал и неожиданно угодила в слепую снежную круговерть. Шофер сначала включил фары, потом остановился.
…В городе женщина с лицом состарившейся девчонки снова попросила соединить ее с конторой поселка. Ей никто не ответил.
Буря настигла троицу на полпути к Атаргену. Они уже не шли, а стояли и спорили, что делать дальше. Хмель, у парней прошел, остался озноб, головная боль и щенячье чувство беспомощности. Да еще зряшная злость на никому не нужную девчонку, которая изо всех сил старалась не дрожать и не плакать.
Солнце исчезло, мир утонул в серой мгле, темнее тумана и глуше облаков. Исчезли расстояния между предметами, все стало недостижимым.
— Надо возвращаться, может быть, еще успеем, — неуверенно проговорил Ян совсем трезвым голосом. Глаза его больше не блестели, и в серой мгле лицо тоже посерело.
— А вдруг Атарген ближе? — заколебался Раджа. Он напоминал сейчас мокрого, взъерошенного вороненка, и его непрерывно бил крупный озноб.
Галя молчала, у нее никогда не было своего мнения.
А в небе все еще царила тишина. Только словно
А потом внезапно сверху, снизу, со всех сторон обрушился на ребят вихрь из дождя и мокрого снега.
Отражение электрической лампочки в черном стекле вздрогнуло и снова вернулось на место.
— Смотри! — Наташа схватила Иру за руку. — Стекло прогибается под ветром! А папа там на сопках. И ребята. Мне страшно!
— Молчи, не распускай слюни! — остановила ее Ира. — Думаешь, я такая смелая, что и не боюсь ничего? Дудки! Мне тоже страшно. Но надо ждать. Вон даже телефонный провод оборвало.
— А как там дед на маяке? Он ведь один… — раздумчиво проговорил Толян.
— Он привык, а башня здоровая. Сам видел, — возразила Ира. — Хотела: бы я знать, дошли они до Атаргена или не успели? Люб, как ты думаешь?
Люба, четвертая в комнате, печально покачала головой:
— Навряд… Если уж очень ходко шли? Но они не умеют и дороги не знают.
— И чего это Галину понесло с ними? — спросил Толян недоуменно, скорее, сам себя, чем девчат.
— Влюблена, как кошка, в нашего Янчика, вот и пошла! — резко ответила Ира. — Чувства, понимаешь, жить не дают… тренди-бренди!
Люба, расплетавшая и заплетавшая конец косы, опустила руки и внимательно посмотрела на Иру.
— Зачем нехорошо говорить про любовь? Моя мать была местная, а здесь испокон века женились на своих. А отец — пришлый, чужак, и она ушла к нему, потому что очень любила. И была счастливая… А он не может ее забыть, ему без нее на земле тесно… Я его понимаю. Это любовь. Зачем же ты говоришь злые слова о той девчонке?
Наташа вскочила, подбежала к Любе и поцеловала ее в щеку. Ира промолчала.
Буря за окном выла и гремела, словно собрала со всего света и стиснула в кулак шум моря, грохот заводов, рев пароходных гудков — все голоса земли. Порой в ее вопли вплетались вовсе невероятные звуки, которым уши отказывались верить. Ребята знали, что в поселке нет собак, но вдруг в вое ветра послышался словно бы глухой собачий лай.
Люба насторожилась, встала с табуретки, уставилась в слепое черное окно:
— Это Шурик.
— Какой Шурик? — не поняла Ира.
— Вожак отцовской упряжки…
Лай стих и больше, не повторялся. Ветер нес только безжизненный грохот обвалов и скрежет рвущегося металла. В комнату бочком вошла баба Мотя.
— Чайку я скипятила, пойдемте-ка, милые… Чего тута сиднем-то сидеть?.
Море обрушилось на берег со свирепой радостью победителя: буря за один миг вернула все, что отнял, долгий отлив. Седые клокочущие валы рухнули на отмель, ударили о камни с пушечным победным громом.