Порох из драконьих костей
Шрифт:
— Неважно, как. Ты же не об этом хочешь поговорить, верно?
Старик отряхнул ладони, тщательно вытер их носовым платком.
— Умные, — произнёс устало. — Не дураки. И что вы планировали со всем этим делать? Сдать егерям? Перекупщикам? Новости-то вы смотрели, а?
Он поглядел на них и коротко кивнул:
— Значит, смотрели. Это всё… как-то связано с тем делом?
— И да, и нет. К лаборатории мы не причастны, клянусь.
— Просто хотели им перепродать, — снова кивнул старик. Он пристукнул пальцами по столу, несколько обломков закачались из стороны в сторону, один даже подпрыгнул. — Кто-то знал?
Тишина.
—
— В воскресенье, — сказала Марта.
Терять уже было нечего. Да и врать не хотелось — господин Клеменс всегда хорошо к ним относился.
— Примерно после обеда, если это важно.
— Хранили где?
— У нас в гараже. В смысле — у меня.
Он пожевал нижнюю губу, вздохнул.
— Много народу с тех пор перебыло рядом с ними?
— Туда вообще никто не ходил до сегодняшнего утра, — вмешался Стефан-Николай. — И будь добр, не разговаривай с нами так, словно мы… словно мы младенцы какие-нибудь!
Господин Клеменс внезапно успокоился и даже, кажется, воспрял духом. Он пригладил изломанной своей пятернёй снежно-белую шевелюру, потом сложил руки на груди и заявил:
— Младенцы и есть. Собирайте всё это, живо. И аккуратней, ни крошки чтоб не осталось.
— Хотите отдать егерям? — сдавленным голосом произнёс Чистюля. — Но они же спросят, где мы нашли. И когда. И почему сразу не сообщили… О-о-ох…
— В гробу я видал егерей. Но этого … в доме быть не должно.
Стефан-Николай покачал головой:
— Только не начинай. Это всего лишь кости… ну, токсичные. Но не более того. Или ты тоже веришь в то, что «драконы были материализованным абсолютным злом, воплощением хаоса и нестабильности»?
— Нет никакого абсолютного зла, — отрезал господин Клеменс. — И добра тоже нет. Это вздор, выдумка. Зло всегда очень конкретно. И всегда очень индивидуально. Зло — это то, что причиняет один человек другому: сознательно, полностью понимая, каковы будут последствия его поступка. Желая их. Наслаждаясь ими.
Он похлопал себя по карманам, потом кивнул Стефану-Николаю:
— Принеси-ка мне трубку, будь добр. И табачку отсыпь, я знаю, у тебя есть.
— Тебе же вредно…
— А тебе — для опытов, ага. Давай, живо. И там Марьяна пришла, проследи, чтобы сюда не сунула свой нос.
Марьяной звали уборщицу, которая поддерживала в порядке квартиру Штальбаумов и при этом не посягала на кухню — к обоюдному удовольствию и самой Марьяны, и господина Клеменса.
Старик раскурил трубку, ладонью сдвинул в сторону фольгу и плёнку, опёрся на край стола.
— Собирайте, собирайте. Думаешь, буду твоим приятелям мораль читать, а, внучек? Это не ко мне. А про зло… Вот это всё, что вы притащили сюда, — оно когда-то было живым. Очень конкретным. Ты ж историю учил? Графики видел, картинки? Дракон за драконом, рождались из ниоткуда, жили кто десять лет, кто сто, потом издыхали.
Господин Клеменс пососал трубочку, выдохнул, щуря глаза.
— Не знаю, как древние, а этот был чертовски красив. Завораживал, взгляд было не отвести. И даже не страшно, когда смотришь, это вот как на хищника в зоопарке — только воздействие ещё мощнее. Когда видишь такую тварь, ей хочется поклоняться, она — идеальное создание, венец природы. И даже по-своему справедлива. Поэтому, думаю, им так
— Гипноз? — осторожно спросил Чистюля.
— Самогипноз. Красивое не может быть ужасным, а? Величественное — отвратительным? И если оно сжигает дома, пожирает женщин и детей, переплавляет в золото всё, что было тебе дорого, — значит, так и должно быть. Вот это всё, — кивнул он на кости, которые ребята спешно упаковывали, — ничего нового не создавало. Ничего извне не привносило. Оно просто вытягивало из каждого то, что в нём уже сидит, от рождения. Раздувало, подкармливало, заставляло расти изо дня в день. А потом питалось этим всем …, впитывало, и само росло — очень быстро, очень.
Он помолчал, может, ожидая вопроса, а может, подбирая нужные слова.
— Теперь, — сказал, — тварь издохла. Но кости — вот они. Вы, ребятки, слышали что-нибудь про такую штуку, как фоссилизация?
Разумеется, Марта с Чистюлей не слышали. Разумеется, Стефан-Николай слышал.
— Ты про то, как живая плоть превращается в окаменелости?
— Я про то, как в них превращается плоть мёртвая, вообще-то. Но суть ты уловил, молодец. — Господин Клеменс кивнул Марте и Бену: — Если совсем грубо и примитивно: кости, которые вы видите в музеях, — динозавров, мамонтов, акул древних, — всё это, по сути, не кости. Их исходный состав изменился, они «пропитались» минеральными соединениями. Но для этого нужно много, очень много времени. А теперь подумайте: драконы жили не когда-то давно, даже самые старые из них — если посмотреть с точки зрения серьёзных геологических процессов — издохли мгновения назад. У их костей не было ни шанса на то, чтобы окаменеть.
— Но и сгнить они не сгнили, ты к этому ведёшь?
— Правильно, правильно! И не сгнили, и разложению не подвластны. Годы проходят — и пожалуйста, попёрли наружу, давайте, выкапывайте нас, используйте: пускайте на яд, подмешивайте в самогон, в табак…
Чистюля помотал головой:
— Но это же ерунда. Как им удалось сохраниться, если…
— Если всё, что я говорю, — правда? Не переживай — правда. А пропитались они не после того, как дракон издох, но пока он был жив. Вот всем тем, что он из людей вытягивал. Злобой, завистью, отчаянием, подлостью, всеми нашими предательствами и всей нашей ложью. А главное — ненавистью. Ненависть — это то, от чего он хорошел, этот мерзавец. И я, — ткнул в них пальцем господин Клеменс, — чтоб вы себе уяснили раз и навсегда, не мораль вам читаю. К жабам мораль, ей цена — грош. Вот всё то, о чём я говорю, — здесь, в каждом кусочке кости. Не фигурально — буквально. Поэтому хоть затанцовывай, хоть поливай жертвенной кровью, обезвредить не сумеешь. Разве что на время смягчишь эффект. Усыпишь тварь.
— Жертвенной кровью? — очень тихо переспросил Стефан-Николай.
— А ты думаешь, мы в артыках чем занимались? Лес валили? — Он снова затянулся, глядя поверх их голов. — Ну, некоторые и лес. Особенно до тех пор, пока сыскари не находили новые залежи. А тогда, милый мой, изволь в вагон — и на другой конец страны, и копать, под снегом, в дождь, на жаре, — до победного.
Господин Клеменс протянул руку, взял ближайшую пустую баночку, вытащил из кармана ёршик и принялся выбивать трубку. Уверенными, спокойными движениями. Только левое нижнее веко чуть подрагивало, но может, это вообще Марте показалось.