Пороки и их поклонники

Устинова Татьяна Витальевна

С бизнесом тоже все более или менее прояснилось – не с продажей изделий “народного творчества” и аудиокассет “с молчанием”, а с большим, квартирным.

Осчастливленные открывающейся перед ними перспективой глобального мирового счастья, члены организации “отписывали” свои квартиры “на благотворительность” и отправлялись “в природу”. Для этого дела в дальних областях, вроде Вятской и Тамбовской, за бесценок покупались брошенные дома. Архипов даже полистал в компьютере некоторые договоры на эти самые дома. Больше пятисот долларов ни один из них не стоил.

Следовало

еще проверить, что, в конце концов, происходило с “направленными в природу”. Вряд ли убивали всех, кого “направляли”, это было бы слишком опасно и не слишком разумно.

Кроме того, в компьютерах юридической службы “Пути к радости” болтались документы по трем или четырем судебным искам к организации как раз по поводу “переданных” квартир. Вряд ли покойники могли возбудить иски.

“Копейка” укатила, изрыгая на ходу клубы черного вонючего дыма, а на ее место плавно причалил “Мерседес”. Из него выскочил водитель и почти бегом под непрекращающимся, как зубная боль, дождем побежал к киоску. Сигареты кончились, что ли?

Архипов проводил его глазами.

Веретенце в позвоночнике стало раскручиваться, дробя кости и нервы. Без семи минут четыре.

Если все будет хорошо, сейчас он ее увидит. Почему-то ему казалось, что, как только увидит, все сразу станет на свои места. Он выберется из машины, пойдет через дорогу, старательно обходя лужи, возьмет Машу за руку, и все кончится.

Тучи поднимутся и посветлеют, дождь прекратится. Лизаветина смерть окажется просто смертью пожилой женщины, много лет страдавшей сердцем, и можно будет все начать сначала – как будто снова познакомиться и удивиться тому, что у нее ореховые глаза, темные волосы и брызги веснушек на носу, и еще тому, что она такая молодая и такая высокая и так пугается, когда он берет ее за руку.

Архипов посмотрел на часы – без двух минут семь.

Веретенце в позвоночнике превратилось в бензопилу, которая вгрызлась в кость и завозилась, расшвыривая осколки.

Владимир Петрович зачем-то достал первый попавшийся диск, сунул в прорезь, и все многочисленные колонки вдруг грянули нечто зажигательное в стиле “латинос”.

В “Мерседес” вернулся водитель, мягко хлопнул дверью. На пятачке возле выхода из метро никого не было.

Архипов опять посмотрел на часы. Смотрел довольно долго. Потом стал поправлять зеркало заднего вида. Расул был значительно ниже, и Владимир Петрович в это самое зеркало ничего не видел.

В зеркале отражались пустынная шоссейка, автобусная остановка, полная людей и зонтов, палатки с сигаретами и пивом, все тот же “Мерседес” с копошившимся водителем.

Ну? И где Мария Викторовна?.. Неожиданно Архипов увидел ее и застыл, держась правой рукой за зеркало.

Она была почему-то внутри зеркала, а вовсе не на пятачке перед метро. Он посмотрел на пятачок, а потом опять в зеркало, боясь ошибиться.

Она была там. Он плохо ее видел, потому что их разделяло два слоя толстого автомобильного стекла – три, если считать зеркало.

Маша Тюрина сидела на заднем сиденье “Мерседеса”. Впереди находился только водитель, а

сзади Маша и еще двое. Архипов их почти не разглядел.

Он оглянулся и посмотрел просто так, без зеркала. Да, точно, она. Очень близко. Передний бампер “Мерседеса” почти упирается в его машину. Точнее, в машину Расула Магомедова.

Значит, “Мерседес”. Чей же? Добромира Безсмертного, или госпожи Ставской, или господина с дивной фамилией Ослов?

Архипов как-то не подготовился к тому, что ему предстоит “борьба умов” с владельцами “Мерседесов”. Он приподнялся на сиденье, посмотрел и записал на бумажке номер – просто так, на всякий случай. Вдруг у его напарника есть не только коды доступа к базе данных налоговой полиции, но еще и к базам ГАИ. Маша сидела совершенно неподвижно и как-то так, что сразу становилось ясно, что она в “Мерседесе” не хозяйка и не гостья, а пленница, и сидеть в нем ей вовсе не хочется.

Значит, “ферт в плаще” и второй, взявшийся “как из-под земли”, действительно уволокли ее против воли. Прав был брат Макс.

Хорошо хоть так. Спасибо и на этом.

Неизвестно, кого и за что благодарил Владимир Петрович, – то ли “фертов”, то ли невезучую Машу, но, пока думал об этом, в “Мерседесе” произошло движение.

Маша сидела все так же скованно и безучастно, зато двое других стали активно говорить что-то друг другу и ей и показывать на пятачок перед метро. Видел Архипов плохо.

Тогда, тихо ругаясь и придерживая рукой спину, он полез на заднее сиденье. Лез долго и трудно – наверное, “Мицубиси” раскачивалась и подпрыгивала на широких колесах.

Вся надежда на тонированные стекла. Лучше бы они были свинцовые.

Он перелез и стал коленями на широкое кожаное сиденье, как малыш, которому интересно и весело смотреть в заднее стекло, почти прижавшись носом.

Архипову было не весело.

В “Мерседесе” ждали еще минут пять. Женщина барабанила по переднему креслу, мужчина что-то говорил в телефон. Водитель смотрел в окно.

Владимир Петрович не мог рассмотреть ни синяков, ни царапин, но был уверен, что все есть – и синяки, и царапины, и ссадины, и, может, даже выбитые зубы. Или они ребята интеллигентные, больно не дерутся?

Архипов рассматривал Машу со слезливой жалостью, для которой лучше всего подошли бы слова:

“И-и, милая ты моя, да как же оно вышло-то, так нескладно?!” И тут вдруг она шевельнулась. Архипов забыл все слова.

Она шевельнулась, подняла голову и посмотрела прямо на него. Он даже отшатнулся немного, подался назад.

Она не может тебя видеть. Ты же сажал в машину ее брата и обходил со всех сторон. Ничего не было видно, и сейчас не видно ничего.

Ничего.

Маша Тюрина с заднего сиденья “Мерседеса” смотрела ему прямо в лицо.

– Ты что? – тихо спросил Архипов. – Видишь меня?

И тут она улыбнулась.

Архипов растерянно улыбнулся в ответ.

Тот, что с телефоном, сунул ей в руку трубку. Она послушно поднесла ее к уху и опустила глаза.

Архипов перевел дыхание и посмотрел на часы.