Порою нестерпимо хочется...
Шрифт:
Настороже, мрачно крадучись, я с оглядкой двигался под грохочущим дождем сквозь бесконечные ряды воспоминаний, готовый ко всему, прижав замерзшие и сжатые в кулаки пальцы к бокам, вместо того чтобы опустить их в теплые карманы. Шаткие, скользкие деревянные мостки вели мимо заброшенных рыбацких хижин — закопченные зловещие строения, залатанные чем попало — от крышек с табачных банок до расплющенных упаковок «Принца Альберта». Здесь жил «безумный швед» — людоед, как утверждали мои одноклассники, стрелявшие яблоками по его окнам, — «боишься, Леланд?»… мимо домика дворника, мимо квадратного кирпичного здания котельной, отапливавшей школу, мимо шершавой стены поленницы дров, которыми топили котельную… и как ни странно, за весь свой длинный путь мне так и не удалось расслабиться. И вдруг все мои ни на чем не основанные опасения рассеялись — чего бояться? Что за глупость думать, что этому зубастому болвану может быть что-нибудь известно, —
Ребята отступают. И ни один девятилетний демагог, покрытый веснушками и добрым старым американским загаром, не указывает на меня грязным пальцем и не говорит: «Я беру тебя в свою команду». Никто не кричит: «Леланд, ты нам нужен, ты умеешь делать сильный захват!»
«Но, ребята, — упрашиваю я, бубня в вихревое ухо дождя, — так нечестно. Так нечестно!»
Но даже перед лицом этой проверенной временем истины фантомы продолжают отступать: может, это и нечестно — они не станут спорить, но что касается игрока первой базы, а также второй и третьей, то им нужен парень с холодной головой и отважной душой, а не паршивый придурок, который всякий раз, как мяч летит в его направлении, выбрасывает вперед кулак, чтобы спасти свои очки.
«Но, ребята…»
Не какой-нибудь вонючий хлюпик, который дрожит, дергается и наконец теряет сознание, приходя в себя через пять минут со спущенными штанами и флакончиком нашатыря под носом, — а все оттого, что сестра вколола ему в задницу немножко пенициллина.
«Постойте, ребята, это был не простой укол. Игла была вот такой длины».
Хлюпик говорит: «Такой длины! вот такой! Вы только послушайте его!»
«Это правда! Пожалуйста, ребята… может, в дом?»
«Дом! Нет, вы послушайте этого маменькиного сынка!»
Они скрылись в прошлом, а я тронулся дальше мимо поля, на котором свистел ветер и шипел дождь, сквозь стенку юнцов и основной команды, не подпускавших никаких чужаков. Я повернул к городу, прочь от школы, где я был первым по всем предметам, за исключением больших перемен. Конечно, в какой-то мере мой страх был усмирен видом этого образовательного учреждения — по крайней мере, я перестал бояться, что на меня вот-вот набросится доктор, как жирный вампир, потому что школа, так же как и церковь, служила мне защитой от этих бесов, — но теперь на месте этих бесов образовалась ужасающая пустота, огромная зловещая яма. Ни бесов, ни товарищей по команде.
Хэнк терпеливо курит, слушая, как к ним приближаются разрозненные звуки маленького транзистора Джо Бена. (Старик стоит прислонившись к стволу и задумчиво шамкает челюстью; седые волосы прилипли к костистому черепу и висят на нем как мокрая паутина. «Там склон круче, — продолжает бормотать он. — Гм. Да. Вон там лучше. Там мы можем нарубить половину всего, что нужно. Ага. Могу поспорить…»
Я с некоторым благоговением взираю на перемену, происшедшую со старым енотом: такое ощущение, что под снятым гипсом оказался более юный и в то же время более зрелый человек. Я смотрю, как Генри оценивающе разглядывает участок, отмечает деревья, которые мы должны спилить, объясняет, как и в какой последовательности и так далее… и мне кажется, что я встретился с когда-то знакомым, но давно забытым человеком. Это совсем не тот болтливый и дурашливый тип, который в течение последнего полугода с шумом и грохотом носился по дому и всем местным барам. Это и не признанный шут и забияка, как бывало раньше. Нет. До меня постепенно доходит, что это тот самый лесоруб, за которым я следовал двадцать лет тому назад, — спокойный, упрямый, уверенный в себе, кремень, а не человек, — который научил меня привязывать трос и крепить оснастку одной рукой, устанавливать шкив и подрубку так, чтобы дерево рухнуло точно туда, куда
Я, не шевелясь, смотрю на старика. Словно боюсь, что могу спугнуть его и фантом исчезнет. И по мере того как Генри говорит — запинаясь и тем не менее уверенно и решительно, — я чувствую, что начинаю успокаиваться. Словно после пары кварт пива. Дыхание становится свободным и глубоким, все тело расслабляется, как во сне. Хорошо. До меня доходит, что я впервые за много-много лет — если не считать прошлой ночи, когда Вив растирала мне спину, — чувствую себя спокойно. Черт побери: вернулся старый Генри, дай Бог, чтобы он побыл таким, пока я передохну.
Поэтому, пока не подходит Джоби, я предпочитаю молчать. Еще некоторое время я позволяю ему давать советы, после чего напоминаю, что мы с Джоби работаем именно на том склоне, который он указал нам утром.
— Помнишь? — улыбаюсь я ему. — Ты сказал, прямо под этой губой.
— Верно, верно, — ничуть не смутившись, отвечает он и продолжает: — Но я сказал это лишь потому, что здесь безопаснее всего. К тому же это было утром. А теперь у нас нет времени, сейчас больше нет. Она там, внизу, своевольничает, но половину этих разбойников мы успеем повалить. Ну, в общем, я тебе объясню, когда Джо подойдет. А сейчас помолчи и дай мне подумать.
Поэтому я умолкаю и даю ему подумать, пытаясь вспомнить, когда это последний раз я был таким послушным…)
Покинув школу и спортивную площадку, остаток утра я провожу над отвратительным кофе, который мне подает непреклонный Гриссом, вероятно считающий меня единственным виновником того, что у него плохо идут дела. Все это время я развиваю и совершенствую свою теорию о бесах-товарищах по команде, оттачивая символику, углубляя смысл и расширяя ее настолько, чтобы она могла включить в себя всех мыслимых врагов… Я могу раздвинуть ее далеко за пределы начальной школы. Всю начальную школу я избегал эту площадку, в колледже я предпочитал оставаться в классе, огражденным бастионами книг, и никогда не играл в бейсбол. Ни на первой базе, ни на второй, ни на третьей. И, уж само собой, дома. Надежно защищенный, но бездомный. Бездомный даже в родном городе, лишенный бейсбола, лишенный теплых, ласковых рук в этом мокром мире, лишенный уютного кресла у горящей печки. А теперь, в довершение всего, я был брошен, оставлен в больнице, кинут под безжалостные копыта галопирующей пневмонии моим собственным безжалостным отцом. О папа, папа, где ты?..
— Вымок насквозь, — сообщаю я Хэнку. — При такой погодке надо было взять одежку получше. — Я снова прислоняю загипсованное бедро к стволу, чтобы снять с него нагрузку, и достаю из кармана маленькую вязаную шапочку. Она, конечно, не спасет мою голову от дождя, но, по крайней мере, будет его впитывать, чтобы он не тек мне в глаза. Джо Бен карабкается по склону почти на четвереньках, напоминая какого-то зверя, выгнанного из-под земли. «В чем дело? В чем дело?» Он переводит взгляд с Хэнка на меня, потом опускается на поваленное дерево и смотрит вниз, куда глядим мы. Он весь прямо сгорает от нетерпения услышать, что происходит, но он знает, что я скажу, когда буду готов, и поэтому не решается спрашивать снова.
— Да, сэр. — Я натягиваю шапочку и сплевываю. — Мы должны все завершить, — говорю я им, — и завершить сегодня же. — Вот так. Хэнк и Джо Бен закуривают в ожидании моих объяснений. Я говорю: — Дело плохо — полнолуние. Могу поспорить, сегодня на отливе вода должна была спасть на полтора, а то и на два пункта. Здорово понизиться. Когда мы утром уезжали из дома, она должна была опуститься настолько, чтобы на сваях показался ракушечник. При таком отливе. А? И что, видели мы ракушечник? Кто-нибудь смотрел?.. — Я гляжу прямо на Хэнка. — Ты утром дома сверял маркер со схемой отливов? — Он качает головой. Я сплевываю и бросаю на него презрительный взгляд. Джо спрашивает: «А что это значит?» — А значит это, — отвечаю я ему, — что игра окончена, чик-трак, джокер-покер, и выиграют Ивенрайт, Дрэгер и вся эта банда чертовых социалистов — вот что это значит! Если только мы не поторопимся. Это значит… что где-то в горах идут проливные дожди; так что вода прибывает с такой скоростью, как никто и не ожидал. Похоже, нас ждет сукин потоп! Возможно, еще не сегодня, нет, вряд ли сегодня. Если, конечно, она не разбушуется. Но завтра или послезавтра никто уже не сможет сплавлять плоты — ни мы, ни «ВП». Так что все надо успеть, пока она не вздыбилась. Так. Скажем, сейчас около половины одиннадцатого. Значит, одиннадцать, двенадцать, час, два… скажем, мы сносим за час по два сукина сына, сталкиваем два этих… — Я бросаю взгляд на соседнюю елку — хороша стерва. Как в старое время. — Семнадцать квадратных футов умножить на два, умножить — сколько я сказал? — на пять часов работы? — умножить на пять часов, ну, скажем, шесть часов; Энди можем попросить всю ночь подежурить с прожектором на лесопилке, чтобы повылавливать отставшие… да, сделаем. Значит, так. Полных шесть часов хорошей работы, и если ничего не помешает, мы… дай-ка подумать… гм…